Мирра Лохвицкая - Полное собрание стихотворений

Море и небо, небо и море

Обняли душу лазурной тоской.

Сколько свободы в водном просторе,

Сколько простора в свободе морской!

Дальше темницы, дальше оковы,

Скучные цепи неволи земной.

Вечно прекрасны, чудны и новы,

Вольные волны плывут предо мной.

С тихой отрадой в радостном взоре,

Молча, смотрю я в лиловую даль.

Море и небо! Небо и море!

Счастье далеко. Но счастья не жаль.

1900–1902

Под окном моим цветы

Ждут прохладной темноты,

Чтоб раскрыться – и впивать

Росной влаги благодать.

Надо мною все нежней

Пурпур гаснущих огней.

Месяц, бледен и ревнив,

Выжнет цвет небесных нив.

Тихих слез моих росу

Я цветам моим снесу.

Грусть вечернюю отдам

Догоревшим небесам.

1900–1902

Шмели в черемухе гудят о том – что зноен

день,

И льет миндальный аромат нагретая сирень.

И ждет грозы жужжащий рой, прохлады ждут

цветы.

Темно в саду перед грозой. Темны мои мечты.

В полях горячий зной разлит, но в чаще

тишина.

Там хорошо. Там полдень спит – и дышит

жаром сна.

Шмели в черемухе гудят: "Мы сон его храним.

Придет гроза, – воскреснет сад – и сны замрут,

как дым.

Полдневных чар пройдет угар – и будет грусть

по ним.

На страже полдня мы гудим. Мы сон его

храним".

1900–1902

Затихли громы. Прошла гроза.

На каждой травке горит слеза.

В дождинке каждой играет луч,

Прорвавший полог свинцовых туч.

Как вечер ясен! Как чист эфир!

Потопом света залит весь мир.

Свежей дыханье берез и роз,

Вольней порханье вечерних грез.

Вздымают горы к огням зари

Свои престолы и алтари,

Следят теченье ночных светил

И внемлют пенью небесных сил.

1900–1902

Когда была морскою я волной,

Поющею над бездной водяной,

Я слышала у рифа между скал,

Как чей-то голос в бурю простонал:

– Я здесь лежу. Песок мне давит грудь.

Холодный ил мешает мне взглянуть

На милый край, где хижина моя,

Где ждет меня любимая семья.-

Так кто-то звал, отчаяньем томим.

Что я могла? – Лишь плакать вместе с ним.

И пела я: "Забудь печаль твою.

Молчи. Усни. Я песнь тебе спою".

Когда, легка, пушиста и светла,

Воздушною снежинкой я была,

В метель и мрак, под снежной пеленой,

Мне снова зов послышался родной:

– О, где же ты? Откликнись! Я – один.

Бреду в снегах засыпанных равнин.

Мне не найти потерянных дорог.

Я так устал, так страшно изнемог.-

Предсмертный сон – как смерть -

неодолим.

Что я могла? – Замерзнуть вместе с

ним -

И светлый мир хрустальной чистоты

Вплести в его последние мечты.

Когда я слабой женщиной была

И в этом мире горечи и зла

Мне доносился неустанный зов

Неведомых, но близких голосов,-

Бежала я их слез, их мук, их ран!

Я верила, что раны их – обман,

Что муки – бред, что слезы их – роса.

Но громче, громче звали голоса.

И отравлял властительный их стон

Мою печаль, мой смех, мой день, мой сон.

Он звал меня:– И я пошла на зов,

На скорбный зов безвестных голосов.

1900–1902

На высоте, по краю светлой крыши

Иду во сне. Меня манит луна.

Закрыв глаза, иду все выше, выше…

Весь мир уснул. Над миром я одна.

В глубоком сне, сквозь спящие ресницы

Страну чудес я вижу над собой; -

Сияют башен огненные спицы,

Курятся горы лавой голубой.

Светись, мой путь! Что бездны, что препоны!

Что жизнь и смерть, – когда вверху луна?

Меня зовут серебряные звоны -

И я иду, бесстрашна и сильна.

1900–1902

Над белой, широкой пустыней

Засыпанных снегом равнин -

Стезею серебряно-синей

Проносится призрак один.

Черты его бледны и юны,

В них мира и сна торжество,

И ропщут певучие струны

Рыдающей арфы его.

Заслышав чудесное пенье,

Забудешь и вьюгу, и снег.

В нем вечное светит забвенье,

В нем сладость неведомых нег.

Но только померкнет сознанье,-

Он близок, он здесь, он приник!

И дышит мечтой обладанья

Его неразгаданный лик.

1900–1902

Во тьме кружится шар земной,

Залитый кровью и слезами,

Повитый смертной пеленой

И неразгаданными снами.

Мы долго шли сквозь вихрь и зной,

И загрубели наши лица.

Но лег за нами мрак ночной,

Пред нами – вспыхнула Денница.

Чем ближе к утру – тем ясней;

Тем дальше сумрачные дали.-

О сонмы плачущих теней

Нечеловеческой печали!

Да в вечность ввергнется тоска

Пред солнцем правды всемогущей.

За нами – Средние Века.

Пред нами – свет зари грядущей!

1902–1904

Горел восток – когда к великой цели

Мы против волн направили челнок.

Мы плакали, мы верили, мы пели,-

Нас не страшил «неумолимый Рок».

Для жертв толпы, тупой и озверелой,

Сплетали мы венки небесных роз.

Над тьмой веков сверкал наш парус белый,

А на корме спокойно спал Христос.

Но вот гудят бушующие сферы,

Сокрыта звезд святая красота.

И смотрим мы с тоской забытой веры

На кроткий лик уснувшего Христа.

Блаженный край, ты вновь недосягаем!

Мы встретим смерть без гимнов и цветов…

И на устах немеет скорбный зов:

«О Господи, проснись!.. Мы погибаем!»

1902–1904

Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания.

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Что значит рознь времен и мест?-

Мы все сольемся в бесконечности;

Один – во мраке черной вечности -

Простерт над нами скорбный Крест.

1902–1904

Мой тайный мир – ристалище созвучий

На высотах свободной красоты.

Гудит их спор, то – властный и могучий,

То – чуть звенящий, сладостно-певучий,

То – как щиты, что бьются о щиты.

Мои мечты – лучистые виденья,

Стряхнувшие земной тяжелый прах.

Как фимиам небесного кажденья -

Они парят к вершинам возрожденья

На розовых и голубых крылах.

Моя душа – живое отраженье

О небесах тоскующей земли.

В ней – ярких звезд лучистые вторженья,

В ней – чистых жертв благие всесожженья,

В ней – лавр и мирт победно расцвели.

1902–1904

Напрасно в безумной гордыне

Мою обвиняют мечту

За то, что всегда и поныне

Я Духа Великого чту.

Горда осененьем лазурным

Его голубого крыла,

Порывам ничтожным и бурным

Я сердце свое заперла.