Людмила Кулагина - Под сенью осени

И тянет листья одуванчик,
Ещё надеясь расцвести,
Но свет сентябрьский так обманчив,
И ветер грустное свистит,

Шурша упавшею листвою,
Густым прибрежным тростником. –
Творится что–то вдруг с душою,
И к горлу подступает ком.

Все звуки лета глуше, глуше.
Путь в завтра сер, уныл и мглист.
И так цепляется за дýшу
Гонимый ветром жёлтый лист!..

Безвыходность, безденежье и сплин,
Зависимость от власти та же рабья.
Не выбить клином революций клин,
Но можно подновить народу грабли…

Шуршат воробышки средь листьев тростника,–
От тел их – гирек виснут вниз метёлки.
Сверкает серебром–чешуйками река,
И с ветром рябь бежит по глади шёлка.

Покинув заросли прибрежных тростников,
Слетает стайка на лужок, на трáвы,
Найдя себе в обилии здесь корм
Из аппетитных зёрнышек муравных.

Умолк их суетливый «чик–чирик».
Чуть слышно временами щёлкнет клювик.
Вдруг тишину нарушит кряквы крик.
Застыл рыбак и ждёт, что рыбка клюнет.

С моста три полупьяных мужика
Пытаются в реке поймать рыбёшку:
Тягáют вверх и вниз верёвку «паука» [22]. –
Но всё напрасно: ведь «паук» – не кошка…

Цветёт вода. Уже созрел репей.
«Солдатик» при параде на бордюре.
Скамейки в ряд – кормушки голубей
В местах для мусора, не признанных де юре:

Подсолнухов, фисташек шелуха,
Окурки, банки, косточки от сливы.
Но что судить? – Мы все не без греха.
Сегодня просто быть хочу счастливой.

Вот снова радость – белый мотылёк
На белизну цветка спустился с неба.
Бежит щенок: глаза, как уголёк,
Кудряв и белозуб улыбкой негра.

Весёлые собачки на валý
Играют в друг–за–другом–догонялки.
Шатёр кафе, что юбка на балу.
И чёрной брошью грач и две–три галки.

Ворона целлофановый пакет
Распотрошила в поисках поживы.
А вид вдалѝ – игрушечный макет,
Где всё ещё фантóмы детства живы.

Коричневéют шишечки в ольхе.
Рябина в гроздьях. Как тиха природа!
«Я, бэ, убью урода, бэ на хэ. –
Вдруг слышишь. – Я убью его, урода!»

Но это так, минутный диссонанс,
Как скрип железа по трубе из жести.
А осень снова призывает нас
Познать любовь и смерть в последнем жесте.

В печурке горят–полыхают поленья,
Танцует–поёт огонёк.
Котейка–клубочек мурчит на коленях.
Мерцает, трещит уголёк.

В окошко стучится дождливая осень,
Продрогла, бормочет: впусти.
Скрипят хода времени ржавые оси,
Размыты следы и пути.

Я помню тот вечер у печки–буржуйки.
На столике – сыр и вино…
Былых своих радостей, память, пожуй–ка.
О, как это было давно:

Весёлое пламя, и отблик на лицах,
И тёплый домашний уют.
И пусть непогода за окнами злится,
В душе моей скрипки поют.

Поют о любви и тепле пониманья,
О сумраке там, за окном,
О долгих разлуках и редких свиданьях,
О счастье сидеть пред огнём.

На кухне моей и прохладно и сыро,
Буржуйка – в «буржуйской» стране.
Немного вина есть в занáчке и сыра,
Но разве всё дело в вине? –

Вы так далеко, дорогие мне дети,
А я для вояжа беднá.
Когда ещё свидимся с вами на свете?
Когда выпьем вместе вина?

Не помню, о чём были поздние речи,
О чём мы молчали втроём.
Но греет мне душу сентябрьский тот вечер
Немеркнущим ровным огнём.

Вжаться в подушкин уют, где тепло,
Как зверик лесной, затаиться,
Чтоб время внутри не бежало, текло
Прозрачной речною водицей.

Чтоб муть отстоялась, осела на дно,
Душа чтоб моя отдохнула,
Осталось бы в ней созерцанье одно,
А боль или страстность уснула.

И пусть мне приснится провидческий сон
Про жизнь и страну без злодейства,
Где правда в честѝ и где милость – закон,
Продажности нет, фарисейства.

Где совести голос – мерѝло утех, –
Не звуки тельца золотого.
Где общая радость и общий успех,
Где церковь не гонит Толстого.

Где слово «добро» – это всё ж доброта, –
Не скарб неподъёмный домашний
Тех, кто не пронёс ложку благ мимо рта.
Где благословéн день вчерашний,

И завтрашний всходит во славу и честь,
И каждый согрет в нём любовью.
Быть может, такой идеал где–то есть,
Искупленный болью и кровью…

Как вспышка молнии в ночѝ,
Как ноосферы [23]блажь, игра,
Во мне строка одна звучит,
Она зовёт: «Вставай, пора!

Иди на кухню и пиши,
Воссев на старый табурет,
В рассветной сумрачной тиши
О чувствах всех времён и лет:

О красках солнечной земли,
Об ароматах вёсен, лет,
Разлуке, ревности, любви,
О том, что было и что нет, –

О снах, надеждах и мечтах,
О нравах, временах лихих…
В такт пенью первых ранних птах
Пусть зазвучат твои стихи.

И пусть вбирают их нектар,
В ком чуток глаз и тонок слух,
И кто душой не слишком стар,
В ком жизнь жива, свободен дух».

Прохлада в воздухе, остылость.
Не видно птиц и ни зверей.
Здесь осень вновь разводит сырость,
Пар выпускает из дверей.

Тоскливых сумраков отрава
Идёт на смену светлых дней.
Алмазной россыпью на травах
Сверкают бусинки дождей.

И вяза лист на синем «форде»
Так ярко–жёлт, насквозь промок.
Он в этом сумрачном аккорде,
Как солнца отзвук, одинок.

Селёдок головы – для кошки,
Как на подносе, держит люк.
«Голубка» [24]льётся из окошка,
«Голубка…как тебя люблю!..»

Но голубей нигде не видно,
И кошек тоже след простыл.
А голос ближнего обидный
Орёт на тех, кто стал постыл.

Соседка без зонта из дома
На дождик вышла неспроста:
Зовёт (как это мне знакомо!)
Вконец заблудшего кота.

Деревья мóкры и кустарник,
Травинки гнутся от воды.
Обвис канадский золотарник,
Шиповник обнажил плоды.

Сердечки влажные сиреней
От ветра жалостно дрожат.
Без солнца мир и свет – без тени.
Лишь лужи–зеркала лежат.