Людмила Кулагина - Под сенью осени

Вместо жизни – страсти сериалов
Да соседских сплетен языки.
Ей теперь событий надо мало,
Чтоб попасть в объятия тоски.

Мучится бессонницей ночами,
Днём впадая в сон–анабиоз.
Снилось что? – Она пожмёт плечами:
Память съел рассеянный склероз.

Рвётся в прошлый мир, в деревню детства,
К маме – упокойнице… живой.
От тоски не знает, куда деться. –
Дай ей пряник утешенья свой.

Приласкай беспомощную старость,
Хлебушком вниманья накорми:
Ей совсем чуть–чуть уже осталось…
Пожалей, прости и обними.

Я одиночеством болею, точно гриппом,
И нет спасения–лекарства от него.
Кричит душа безмолвным долгим криком:
Избавьте, люди, от затвора моего.

Придите, помогите одолеть мне
Разлуки бездну, сделав верный шаг.
Бежит–спешит техничное столетье,
Но в нём жива ещё, пока жива душа.

Ей не нужны ни блеск, ни звёздность сýдеб:
Она к другому сердцу рвётся вновь,
Все премии–призы легко забудет,
Когда звучат в ней дружба и любовь.

Но люди всё бегут на голоса удачи,
Чтоб счастье мнимое в удачах обрести,
Не слыша душ своих, что горько плачут –
Скитальцы бесприютные в пути…

Оперлáсь на клюкý, молчаливо
Русь стоит на развилке дорог.
Смотрит с неба на Русь сиротливо
Полумесяца выгнутый рог.

Дýму думает, горькую думу,
У ракитного стóя куста:
Много было посул, много шума,
А котомка народа пуста.

Обобрали его, ободрали,
Словно липку в горячий сезон,
Обирая, бессовестно врали:
Как свободен, богат будет он.

А народ свои уши развесил,
Тáтям сам закрома отворил.
Вор стал, вправду, богат и известен, –
Он ведь нам про себя говорил.

У него теперь яхты и нéдра,
Не в халýпах живёт – во дворцах,
В Ниццах лечит неслабые нервы,
Позабыв осчастливить творца

Всех удобств, всех роскошеств и неги,
Всех комфортов отелей, дорог…
Плачет Русь у разбитой телеги.
Стынет в небе луны жёлтый рог.

Серпом и молотом по яйцам
Прошлись – и Фабержé и Рябы.
За «сказки» прошлого бы каяться,
А мы, как дети, новым рады…

Душа… Где ты во мне живёшь, душа? –
Я думаю умом, а плáчу сердцем.
Работу совершаешь, не спеша,
Не требуя ни злата, ни сестéрций.

Где эфемерное сокровище твоё –
С грехом не согласованная совесть,
Чей голос жжёт, как рану жёсткий йод,
Кто вносит правки в жизнь, как будто в повесть?..

Где сил берёшь, чтоб жизнь мою терпеть?
Как в дни отчаянья и тусклого бессилья
Находишь сил о Небе, Боге петь
И расправлять опущенные крылья?..

Как плен выносишь бренных жалких тел,
Не приспособленных к полёту и паренью?
Зачем в разгар житейских смут и дел
Диктуешь мне строку стихотворенья?..

Все добродетели свои, едва рассвет,
Готовишь к брани духа, как гасконца [16],
И даришь нам нерукотворный свет,
Пока горит свеча и всходит солнце.

Наслаждаясь бездействием тела,
Думу думает ум, не спеша.
Дела не было б телу до дела,
Да грозит ожиреньем душа.

В женщине осенней поздней спелости,
Чьё лицо морщинками изрезано,
Бабочка былых надежд и смелости
Рвётся всё вспорхнуть на крыльях резвости.

Только нет уже в тех крыльях лёгкости,
И пыльца почти что вся осыпалась.
Неужель порханьем и полётами
За нектаром жизни не пресытилась?

В путь вглядись (не надо даже зéркала):
Там цветá давно уже не августа,
Осень своё дело тихо сделала,
Отцвело всё то, что сердцу нравилось.

Будь, как плод осенней поздней зрелости,
Наливайся соком лет и мудрости:
Всё пройдёт, о чём мечталось–пелось нам,
Все порханья крылышек забудутся…

Вечер тёпл. Резкий запах подмышек.
Вдоль реки – «полусвет», полу–ню.
На Горбатом мосту поезд слышен.
Иномарки, как на авеню.

Вечер томен. Томится бездельем.
И луна так кругла и яркá,
Льёт на речку волшебное зелье,
Словно не было ПэЗээРКа [17],

И смертей, и развалин Цхинвали,
И тревожных и страшных вестей,
И живьём запечённых в подвале,
И кровавых Христовых страстей.

На скамеечках пары в обнимку.
Чей–то возглас над тишью реки.
Вот идиллия для фотоснимка.
Детский смех. Поездов огоньки.

Хор лягушек. Мелькание мóшки.
Крохи счастья. И трудно понять,
Что и эти ничтожные крошки
В один миг может кто–то отнять.

Мозаика из мыслей, слов,
И незадавшихся призваний,
И сотканных душою снов,
Надежд и разочарований

Сложилась в жизнь, и ничего
В узоре нынешнем не стронуть,
И из рисунка ничьего
Не даст изъять ни факта строгий

Ваятель сýдеб всей земли
С её историей престранной:
В ней не утонут корабли
И не исчезнут люди, страны, –

Хранит невозвратимый след
Божественный кинематограф.
И к горю–счастью глух и слеп,
Строчѝт судьбу немой биограф.

Она уже идёт к концу.
О, как закручена интрига!
С чем на отчёт придём к Отцу?
Какою срам прикроем фигой?..

Бисер дней рассыпан безвозвратно
Среди бед, болезней и утрат,
Счастий, истолкованных превратно.
Разве тою радостью ты рад? –

Вещь купил, «отгрохал» дом и дачу,
Должность «высидел», а, может быть, купил,
Словно птицу, подстерёг удачу,
Ел со смаком и со вкусом пил.

В банках прикопил на жизнь «зелёных»,
Прóдал за комфорт себя, людей,
Осенью не плакал вместе с клёном,
Как заблудший путник иль злодей.

Ищешь радостей, изысканных и странных,
На Комóдо и Сейшéльских островах.
Гонит в экзотические страны
Жажда развлечений или страх –

Страх остаться тет–а–тет с собою,
Страх понять, что жизнь твоя пройдёт.
В гонке за счастливою судьбою
Мы теряем дней текущих мёд.

Бисер дней рассыпан днесь и всюду:
Как сверкает в утренней росе!
Но, не веря простенькому чуду,
Ждут «крутых» чудес за деньги все…