Людмила Кулагина - Под сенью осени

Как вспышка лазуритовая в парке –
Фиалки в малахитовой траве.
Прости, весна, что я твои подарки
Не в сердце сохраняю, – в голове.

Так пасмурно сегодня настроенье,
Что даже лютик солнечный не мил,
Не радует и птах весенних пенье,
И мир апрельский нынче так уныл.

Быть может, память оживила дату
И день тоскливый прошлых похорóн, –
Скорбь по убитому иудой брату,
И чёрный креп кладбищенских ворон.

На трёх могилках там теперь фиалки –
Признание родным в моей любви.
Посмертные подарки наши жáлки,
Но пусть фиалки скрасят мрачный вид

Витой ограды чёрной за крестами:
Здесь куст фиалок – как небесный глаз.
Молюсь, чтоб Ангелами вы на небе стали
И, всё простив, молились тáм за нас…

Весенний ветер душист и свеж,
Как ландыш майский, как взгляд ребёнка.
Судьбы пространства как будто те ж, –
Но дух резвится в них жеребёнком.

Весенний ветер! Черёмух цвет
Небесной манной в ладонь слетает.
Душа, припомнив дыханье лет,
В обманах детства опять витает,

Где праздник вешний: пикник в лесу –
Души с природой соединенье.
Букет черёмух в руках несу,
Дурман вдыхая весны цветенья.

Там папа с мамой, и ясность лиц,
И брат в матроске, и я с букетом.
И крепдешины, как крылья птиц,
Летящих в танце «дриад» – кокеток.

И зелень леса, и птичий рай,
И запах ветра, гармоник пенье…
Я помню, детство, твой чудный край –
Родник свободы и вдохновенья.

Над последним покоем плывут облака.
Светит солнце, желтеют нарциссы.
Пролетают неспешно недели, века
Над крестами, как вешние птицы.

Мимо, мимо, туда, где есть жизнь,
Где страдают, и любят, и плачут.
Где любой, как охотник в сезон, сторожит
Легкокрылую птицу–удачу.

Чтó, дружок, где же сети твои,
Где силкѝ, где желаний тенéта?
Что тебя так смутил сей обители вид,
Где кресты и покой «того света»?..

Здесь нарядная церковь с пригорка глядит,
Приглашая живых помолиться,
Как последняя крепость надежды стоит:
Отчего так грустны ваши лица?

Скоро, скоро отпустит печаль, –
Вы войдёте в небесную радость,
Ничего на земле уже будет не жаль,
Разве тех, с кем навеки расстались.

Не грусти ты, душа, уповай и молись, –
Умились звукам Ангельской песни!
Умирают желанья и страсти, – не жизнь.
А душа – птица Феникс – воскреснет.

Наслаждаясь бездействием тела,
Думу думает ум, не спеша:
Ты куда так рвалась оголтело? –
Чтобы вылететь нáпрочь, душа?

Как объел злой червяк мою розочку,
Так с тех пор–то на ней – ни бутончика,
Ни бутончика, ни цветочечка,
И печаль–тоска меня точит всё.

Отцвела прошлым годом, родимая,
Семь рубинов тогда подарила мне,
Семь рубинов–надежд и семь радостей,
А теперь цвет бумажный лишь Рáдониц.

Ах, судьба, ты моя, ох, судьбинушка…
Под окошком погибла рябинушка,
И остался шиповник с колючками,
Да судьба с выкрутасами–штучками.

Ой, на что мне надеяться в старости? –
За морями мои птицы–радости.
Подари ты хоть, роза, цветочек мне:
Так на счастье надеяться хочется!..

Три года, три гроба, три скорби.
Три бездны печали, три дна…
Верблюдом бреду одногорбым
В барханах пустынного дня.

Мой путь – саксаул и колючки.
Удача варáном мелькнёт,
И вновь свои сети паучьи
Судьба для ловушки мне вьёт.

И снова пастух окликает
Заблудшую в дебрях овцу.
И звон колокольный скликает
К Кресту приобщиться – к Отцу…

Я вас предала, две хрустальные строчки,
Что пели в ночной тишине,
Отдав на забвение липнущей ночке,
И вы не приснитесь уж мне.

А утром придёт запоздалая жалость
(из тени мигнёт празднолюбия бес):
Зачем, слыша строки, в постели лежала
И сон предпочла я подарку небес?..

О чём вы звенели серебряной песней?
Каких откровений лишила ты, лень?
Растаяла весточка пухом небесным,
Осталась от строчек лишь тень:

Как после застолья – пустые бокалы,
Как голый наряд короля,
Как проникновенная нота вокала,
Как гаснущий звон хрусталя…

«Поэт в России больше, чем поэт».
В его стихах, как в ювелирной лавке,
Каких, скажи, сокровищ только нет,
Но что–то нет толпы и шума давки.

Не каждому по силам оценить
Изящество работы и прозрений,
Подтекста–жемчуга нащупать нить,
И вспышки редкие брильянтов–озарений

Увидеть средь подделок и стекла,
И модных побрякушек–бижутерий:
Сокрыт от внешних взоров истин клад,
Как драмы лик средь шутовства мистерий.

Проходит мимо расторопный люд –
И жить торопится, и чувствовать стремится [9].
Спасибо, что хоть в душу не плюют [10],
А равнодушною проходят вереницей.

Каких брильянтов им ни намечѝ,
И граней–смыслов, рифмами прикрытых,
Дороже им борщи да калачи,
Да очередь за новеньким «корытом» [11]…

Хотелось писать о красивом
С любовью и аппетитом,
А о безобразном – курсивом
Иль бледным и тощим петитом.

Но – в комнате пахнет селёдкой:
Себе на обед я сварила.
И запах такой неполётный,
И цвет – рыжевато–акрилов.

Конечно, могу я побрызгать
Духами и дезодорантом,
Но воздух уже так «замызган»,
В нём нынче не до амарантов [12],

И свежести пихт или пѝний,
И прочих растений пахучих,
И ржавь у селёдочных спинок
От варки соделалась круче.

Когда в аспирантах в столице
Трудилась, жила я в общаге.
Вьетнамцев сердили нас лица:
Селёдку варили, бедняги.

Амбрé от селёдки такое
Витало тогда в комнатушках,
Вмещавших всего тройку коек
И стол для… селёдочных тушек.