Иван Хемницер - Басни

Со всеми разговор и так и сяк заводит,

Но каждый бедняку в ответ

Короткое иль да, иль нет.

Приветствия ни в ком бедняк наш не находит;

С учтивством подойдет, а с горестью отходит.

Потом,

За бедняком,

Богач приехал в тот же дом,

И не имел богач сей ни заслуг, ни чина,

И был прямая он скотина.

Что-ж? богачу, сказать нельзя, какой прием!

Все встали перед богачом;

Всяк богача с почтением встречает,

Всяк стул и место уступает,

И под руки его берут,

То тут,

То там его сажают,

Поклоны чуть ему земные не кладут

И меры нет, как величают.

Бедняк, людей увидя лесть,

К богатому неправу честь,

К себе неправое презренье,

Вступил о том с своим соседом в рассужденье.

„Возможно-ль“, говорит ему,

„Что так людей богатство ослепляет.

Достоинства того, кто беден, получает,

А кто богат, того пороки прикрывает?

Куды, как это огорчает!“

— Дивишься ты чему!—

Другой на это отвечает —

Достоинств, ведь, взаймы не ищут никогда,

А денег—завсегда.

„Такое-то число и год,

По силе данного веленья,

Рогатый крупный, мелкий скот

Имеет изгнан быть из львиного владенья,

И должен выходить не в сутки, в один час“.

Такой объявлен был львом пагубный указ,

И все повиновались:

Отправился козел, бараны в путь сбирались,

Олень и вол и все рогатые скоты.

„А ты, косой, куды?“

— Ах, кумушка, беды! —

Трусливый зайчик так лисице отзывался,

А сам совался

И метался:

— Я видел тень ушей моих;

Боюсь, сочтут рогами их

Министры львины. Ах! зачем я здесь остался?

Опаснейшими их рогами обнесут.

— „Ума в тебе не стало: это уши!“

Лисица говорит. — Рогами назовут:

Пойдут и уши тпруши.

Случилося у льва в чины произвожденье.

За службу должно награждать,

Но я хочу сказать,

Что злоупотребленье

И в скотской службе есть.

„Ну, как без огорченья

Возможно службу несть,

Когда достоинство всегда без награжденья?“

Так заяц говорил

(Обижен заяц был

И обойден считался):

„Я пред лицом служу, а зайцем же остался!

Медведь стал господин,

И волка наградили;

Лисицу через чин

Судьею посадили

В курятнике рядить:

Случится же судью так кстати посадить!

А где они служили?

Край света, на войне; и то

Не ведает еще никто,

Что били ли они, или самих их били.

А я,

Хотя не воин,

Хотя и не судья.

Известна служба льву моя:

Известно, я чего достоин“.

— Да где ты, друг, служил?—

Барсук его спросил.

— „Перед самим царем два года с половиной

Я всякий день шутил;

А он меня сравнил

Теперь с другой скотиной,

Котора ничего не делала нигде!“

— Ты шутствовал везде,

И чином наградить тебя бы было должно;

Твой также труд не мал!—

Барсук ему сказал —

Но произвесть тебя по службе невозможно:

Ты знаешь, ведь, мой свет,

Что обер-шутов в службе нет.

Жила у барина собака на дворе

В таком довольстве и добре,

В каком, бывало, жил чернец в монастыре,

Всего же боле,

Что жить могла на воле.

Сосед, который в дом к боярину ходил,

Собаку эту полюбил,

Да как достать ее, не знает:

Просить боярина об ней он не хотел,

Украсть ее — бездельством счел.

„Нет, надобно“, он рассуждает,

„Скромнее поступить,

И тонким образом собаку ту сманить“.

Бездельство тонкое бездельством не считает,

И всякий раз, когда, бывало, ни придет,

Речь о собаке заведет:

При ней самой ее как можно выхваляет,

А барину пенять начнет,

Что содержание ей у него худое:

„Нет, у меня житье ей было-б не такое;

Иного я куска и сам бы есть не стал,

Да этой бы собаке дал;

Всегда бы спать с собою клал.

А у тебя она лишь кости подбирает

И как случится спит!“

Все, что сосед ни говорит,

Собака правдою считает

И думает: „Что? может быть, и впрямь

Еще мне лучше будет там,

Хоть хорошо и здесь… отведать бы пуститься;

А худо—и назад, ведь, можно воротиться“.

Подумала, да и с двора долой,

К соседу прямо прибежала.

Живет дней несколько, и месяц, и другой,

Не только что куска того не получала,

Которого, сосед сказал,

Не сел бы сам, а ей бы дал,—

И костью с нуждою случится

Собаке в праздник поживиться.

Спать—хуже прежнего спала,

А сверх того еще привязана была.

И поделом: зачем сбежала?

Вперед, собака, знай, когда еще не знала,

Что многие умеют мягко стлать,

Да жестко спать.

Собаки добрые с двора на двор не рыщут

И от добра добра не ищут.

Купались карлики. К ним великан пришел,

Который тож хотел

Купаться,

Да видит, для него река

В том месте, где они купаются, мелка.

Их спрашивать и добиваться:

Не знают ли, где глубина?

„Поди туда“, ему сказали:

„Вот там она“.

И место указали.

Однако же, река

Для великана все мелка,

Чтобы купаться.

Еще у них он добиваться!

„Ну!“ говорят: „так там такая глубина,

Что не найдешь и дна!

Мы через это место плыли“.

Но, все, где карлики и дна не находили,

В брод переходит великан.

Иному и в делах лужайка—океан.

Увидя волк, что шерсть пастух с овец стрижет,

„Мне мудрено“, сказал: „и я не понимаю,

Зачем пастух совсем с них кожу не дерет.

Я, например, так я всю кожу с них сдираю

И то-ж в иных дворах господских примечаю.

Зачем бы и ему не так же поступать?“

Слон, волчье слыша рассужденье,

„Я должен“, говорит, „тебе на то сказать:

Ты судишь так, как волк, а пастухово мненье-

Овец своих не убивать.

С тебя, да и с господ иных примеры брать,

Не будет, наконец, с кого и шерсть снимать“.

„Вот эту-б тысячу мне только докопить,

А там уж стану я довольствуяся жить“,

Сказал кощей, давно уж тысячи имея.

Сбылось желание кощея,

И тысячу он докопил;

Однако же, кощей все недоволен был.

„Нет, тысячу еще; а ту когда достану,

Я, право, более желать не стану“.

Увидим. Тысячу и эту он достал,

Однако, слова не сдержал

И тысячу еще желает,

Но уж последнюю, в том точно уверяет.

Теперь он правду говорил:

Сегодня тысячу и эту докопил,

А завтра умер он, и все его именье

Досталося по нем другим на расточенье.

Когда-б кощей иной,

Доход приумножая свой,

Еще сегодня догадался,

И пользоваться им старался!

„Постой, паук сказал:

Я чаю, я нашел причину,

Зачем еще большой я мухи не поймал,

А попадается все мелочь: дай, раскину

Пошире паутину;

Авось-либо тогда поймаю и больших“.