Уильям Йейтс - Переводы из Уильяма Йейтса( Григорий Кружков) Великое колесо возвращений

Горласта, как плутонов петушок,

И яркой раздраженная луной,

На золотом суку

Кричит кукареку

Всей лихорадке и тщете земной.

В такую пору языки огня,

Родившись без кресала и кремня,

Горящие без хвороста и дров

Под яростью ветров,

Скользят по мрамору дворцовых плит:

Безумный хоровод,

Агония и взлет,

Огонь, что рукава не опалит.

Вскипает волн серебряный расплав;

Они плывут, дельфинов оседлав,

Чеканщики и златомастера -

За тенью тень! — и ныне, как вчера,

Творят мечты и образы плодят;

И над тщетой людской,

Над горечью морской

Удары гонга рвутся и гудят…

Путь человечий -

Между двух дорог.

Слепящий факел

Или жаркий смерч

Противоречий

Разрывает мрак.

Внезапный тот ожог

Для тела — смерть,

Раскаяньем

Его зовет душа.

Чем утешаться, если это так?

Есть дерево, от комля до вершины

Наполовину в пламени живом,

В росистой зелени наполовину;

Бушует древо яростным костром

И тень прохладную струит в долину;

Но тот, кто меж листвою и огнем

Повесил Аттиса изображенье,

Преодолел печаль и искушенье.

Добудь себе сто сундуков добра,

Купайся у признанья в резком свете,

Гальванизируй дни и вечера,-

Но на досуге поразмысль над этим:

Прелестных женщин манит мишура,

Хотя наличные нужней их детям;

А утешенья, сколько ни живи,

Не обретешь ни в детях, ни в любви.

Так вспомни, что дорога коротка,

Пора готовиться к своей кончине

И этой мысли после сорока

Все подчинить, чем только жив отныне:

Да не размечет попусту рука

Твоих трудов и дней в летейской тине;

Так выстрой жизнь, чтобы в конце пути,

Смеясь и торжествуя, в гроб сойти.

Полвека — славный перевал;

Я в лондонском кафе читал,

Поглядывая из угла;

Пустая чашка и журнал

На гладком мраморе стола.

Я на толпу глядел — и вдруг

Так озарилось все вокруг,

Сошла такая благодать,

Что пять каких-нибудь минут

Я сам бы мог благословлять.

Скользит ли солнца теплый луч

По облачной листве небес,

Или месяц из-за туч

Серебрит озерный плёс,-

Никакой не в радость вид:

Так совесть гнет меня и бременит.

Все, что я по дурости сболтнул

Ил сделал невпопад,

Все, что хотел, но не дерзнул

Много лет тому назад,-

Вспоминаю сквозь года

И, как от боли, корчусь от стыда.

Внизу синели жилы рек,

Плыл над долиной жатвы звон,

Когда владыка Джу изрек,

Стряхнув с поводьев горный снег:

"Да минет это все, как сон!"

Какой-то город средь степей

Возник — Дамаск иль Вавилон;

И, белых придержав коней,

Воскликнул грозный царь царей:

"Да минет это все, как сон!"

Две ветви — солнца и луны —

Произрастают испокон

Из сердца, где ютятся сны.

О чем все песни сложены?

"Да минет это все, как сон!"

Душа. Оставь мечты, верь в истину простую.

Сердце. Но где же тему песен обрету я?

Душа. Исайи угль! что может быть желанней?

Сердце. Есть девственней огонь и первозданней!

Душа. Один есть путь, к спасению пригодный.

Сердце. Что пел Гомер — не грех ли первородный?

Неужто нам, фон Гюгель, не по пути — при том,

Что оба мы святыни чтим и чудо признаем?

Святой Терезы телеса, нетленны и чисты,

Сочатся амброю густой из-под резной плиты,

Целительным бальзамом… Не та ли здесь рука

Трудилась, что когда-то фараона облекла

В пелены благовоний? Увы! я был бы рад

Христианином истым стать, уверовать в догмат,

Столь утешительный в гробу; но мой удел иной,

Гомера некрещеный дух — вот мой пример честной.

Из мощи — сласть, сказал Самсон, на выдумки горазд;

Ступай же прочь, фон Гюгель, и Господь тебе воздаст!

Я распинался пред толпой,

Пред чернью самою тупой;

С годами стал умней.

Но что поделать мне с душой

Неистовой моей?

Друзья лечили мой порок,

Великодушия урок

Я вызубрил уже;

Но истребить ничем не смог

Фанатика в душе.

Мы все — Ирландии сыны,

Ее тоской заражены

И горечью с пелён.

И я — в том нет моей вины -

Фанатиком рожден.

Я любила дракона, пока ты ко мне не пришел,

Потому что считала любовь неизбежной игрой;

Соблюдать ее правила, кажется, труд не тяжел, —

Но бывает занятно и даже приятно порой

Скуку будней развеять, блеснув загорелым плечом,

Скоротать полчаса за одной из невинных забав.

Но ты встал средь змеиных колец с обнаженным мечом;

Я смеялась, как дура, сперва ничего не поняв.

Но ты змея сразил и оковы мои разорвал,

Легендарный Персей иль Георгий, отбросивший щит.

И в лицо нам, притихшим, ревет налетающий шквал,

И волшебная птица над нами в тумане кричит.

В полночь, как филин прокличет беду,

К дубу обугленному приду

(Всё перемесит прах).

Мертвого вспомню дружка своего

И прокляну пустосвята того,

Кто вертопрахом ославил его:

Праведник и вертопрах.

Чем ему Джек так успел насолить?

Праведный отче, к чему эта прыть?

(Всё перемесит прах.)

Ох, уж и яро бранил он нас,

Книгой своей, как дубиной, тряс,

Скотство творите вы напоказ!

Праведник и вертопрах.

Снова, рукой постаревшей грозя,

Сморщенною, как лапка гуся

(Всё перемесит прах),

Он объясняет, что значит грех,

Старый епископ — смешной человек.

Но, как березка, стоял мой Джек:

Праведник и вертопрах.

Джеку я девство свое отдала,

Ночью под дубом его ждала

(Всё перемесит прах).

А притащился бы этот — на кой

Нужен он — тьфу! — со своею тоской,

Плюнула бы и махнула рукой:

Праведник и вертопрах.

Тот, что меня любил,

Просто зашел с дороги,

Ночку одну побыл,

А на рассвете — прощай,

И спасибо за чай:

Все остается в Боге.

Высь от знамен черна,

Кони храпят в тревоге,

Пешие, как стена

Против другой стены,

Лучшие — сражены:

Все остается в Боге.

Дом, стоявший пустым

Столько, что на пороге

Зазеленели кусты,

Вдруг в огнях просиял,

Словно там будет бал:

Все остается в Боге.

Вытоптанная, как тропа,

Помнящая все ноги

(Их же была толпа),-

Радуется плоть моя

И ликует, поя:

Все остается в Боге.

Епископ толковал со мной,

Внушал и так и сяк:

"Твой взор потух, обвисла грудь,

В крови огонь иссяк;

Брось, говорит, свой грязный хлев,

Ищи небесных благ".