Генрих Гейне - Романсеро

"Эти локоны искусно

Я причесывал не раз!"

Ну а пес умчался вскоре

От убогих похорон.

Говорят, забыв про горе,

Он живет у Роз-Помлоц.

Роз-Помпон, дитя Прованса,

Так завистлива и зла,

О тебе, царица танца,

Столько сплетен собрала!

Королева шутки праздной,

Спас господь твои права,

Ты лежишь в короне грязной,

Божьей милостью мертва.

Ты узнала благость бога,

Поднял он тебя во мгле -

Не за то ли, что так много

Ты любила на земле!

БОГ АПОЛЛОН

I

Стоит на вершине горы монастырь.

Под кручей Рейн струится.

К решетке прильнув, на зеркальную ширь

Глядит молодая черница.

И видит: по Рейну кораблик бежит

Невиданной оснастки,

Цветами и парчой увитг

Наряден, точно в сказке.

Плывет светлокудрый щеголь на нем,

Как изваянье стоя,

В плаще пурпурно-золотом

Античного покроя.

У ног красавца -- девять жен,

Как статуи, прекрасны,

И гибкий стан их облачен

Туникою атласной.

Поет златокудрый, искусной рукой

На звонкой лире играя.

И внемлет, охвачена жгучей тоской,

Черница молодая.

Крестясь, отвернется и смотрит вновь,

Ломает в страхе руки...

Бессилен крест прогнать любовь,

Спасти от сладкой муки!

II

"Я -- Аполлон бог музыки,

Прославленный повсюду.

Был на Парнасе в Греции

Мой храм, подобный чуду.

На Монпарнасе, в Греции,

Под кипарисной сенью,

Внимал я струй Касталии

Таинственному пенью.

Ко мне сходились дочери,

Смеялись, танцевали

Иль вокализ, ля-ля-ри-ри,

Веселый распевали.

В ответ им рог: тра-ра, тра-ра -

Гремел, леса пугая, -

То Артемида дичь гнала,

Сестрица дорогая.

И стоило кастальских вод

Губами мне коснуться -

Мгновенно сердце запоет,

И строфы сами льются.

Я пел -- и вторила, звеня,

Мне лира золотая.

Сквозь лавры Дафна на меня

Глядела, замирая.

Я пел, и амброзийное

Лилось благоуханье,

Вселенную единое

Наполнило сиянье.

Я прогнан был из Греции,

Скитаюсь на чужбине,

Но в Греции, но в Греции

Душа моя доныне".

III

В одеяние бегинок,

В плащ тяжелый с капюшоном

Из грубейшей черной саржи,

Облеклась черница тайно.

И стремительно шагает

Рейнским берегом, дорогой

На Голландию, и встречных

Вопрошает поминутно:

"Не видали Аполлона?

Плыл он вниз, одетый в пурпур,

Пел, бряцал на звонкой лире,-

Он кумир, он идол мой!"

Не хотят ответить люди:

Этот молча отвернется,

Тот, смеясь, глаза таращит,

А,иной вздохнет: "Бедняжка!"

Но навстречу ковыляет

Грязный, ветхий старикашка

И, руками рассуждая,

Что-то сам себе бормочет.

За спиной его котомка,

Он в шапчонке треугольной

И, хитро прищуря глазки,

Стал и слушает монашку,

"Не видали Аполлона?

Плыл он вниз, одетый в пурпур,

Пел, бряцал на лире звонкой,-

Он кумир, он идол мой!"

Ухмыляясь и кивая

Сокрушенно головою,

Старичок перебирает

Рыжеватую бородку..

"Как я мог его не видеть!

Сорок раз видал в немецкой

Синагоге в Амстердаме.

Был он кантором и звался

Ребе Файбиш, -- по-немецки

Файбиш значит Аполлон.

Но, ей-богу, он не идол!

Красный плащ? Конечно, знаю.

Красный плащ! Хороший бархат

По восьми флоринов локоть;

Счет пока не погашен.

И отца его отлично

Знал я: это Мозес Итчер^

Обрезатель крайней плоти.

У евреев португальских

Резал он и соверены,

Мать его -- она кузина

Зятю моему, --на Грахте

Квашеной капустой, луком

И тряпьем она торгует.

Нет им радостей от сына!

Мастер он играть на лире,

Но зато он трижды мастер

Надувать в тарок и яомбер.

И притом он вольнодумец!

Ел свинину; был уволен

С должности и ныне возит

Труппу крашеных актеров.

Представляет в балаганах

Пикелыеринга и даже

Оло(1>ерна, но известность

Заслужил царем Давидом.

Он псалмы царя Давида

П"л на древнем диалекте,

Как певал их сам Давид,

Как певали наши деды.

Он в притонах Амстердама

Девять шлюх набрал смазливых

И как девять муз их возит,

Нарядившись Аполлоном.

Есть у них одна толстуха,

Мастерица ржать и хрюкать,-

Носит лавры и за это

Прозвана зеленой хрюшкой".

МАЛЕНЬКИЙ НАРОДЕЦ

В ночном горшке, как жених расфранченный,

Он вниз по Рейну держал свой путь.

И в Роттердаме красотке смущенной

Сказал он: "Моей женою будь!

Войду с тобой, моей подружкой,

В свой замок, в брачный наш альков.

Там убраны стены свежей стружкой

И мелкой сечкой выложен кров.

На бонбоньерку жилище похоже,

Царицей ты заживешь у меня!

Скорлупка ореха -- наше ложе,

А паутина -- простыня.

Муравьиные яйца в масле коровьем

С червячковым гарниром мы будем есть;

А потом моя матушка -- дай бог ей здоровья

Мне пышек оставит штучек шесть.

Есть сальце, шкварок пара горсток,

Головка репы в огороде моем,

Есть и вина непочатый наперсток...

Мы будем счастливы вдвоем!"

Вот вышло сватанье на диво!

Невеста ахала: "Не быть бы греху!"

Смертельно было ей тоскливо...

И все же -- прыг в горшок к жениху.

Крещеные это люди, мыши ль

Мои герои? --сказать не берусь.

Я в Беверланде об этом слышал

Лет тридцать назад, коль не ошибусь.

ДВА РЫЦАРЯ

Сволочинский и Помойский -

Кто средь шляхты им чета? -

Бились храбро за свободу

Против русского кнута.

Храбро бились и в Париже

Обрели и кров и снедь;

Столь же сладко для отчизны

Уцелеть, как умереть.

Как Патрокл с своим Ахиллом,

Как с Давидом Ионафан,

Оба вечно целовались,

Бормоча "кохаи, кохан".

Жили в дружбе; не желали

Никогда друг другу зла,

Хоть у них обоих в жилах

Кровь шляхетская текла.

Слившись душами всецело,

Спали на одной постели;

Часто взапуски чесались-:

Те же вши обоих ели.

В том же кабаке питались,

Но боялся каждый, чтобы

Счет другим оплачен не был,-

Так. и не платили оба.

И белье одна и та же

Генриетта им стирает;

В месяц раз придет с улыбкой

И белье их забирает.

Да, у каждого сорочек

Пара целая была,

Хоть у них обоих в жилах

Кровь шляхетская текла.

Вот сидят они сегодня

И глядят в камин горящий;

За окном -- потемки, вьюга,

Стук пролеток дребезжащий.

Кубком пунша пребольшим

(Не разбавленным водицей,

Не подслащенным) они

Уж успели подкрепиться.

И взгрустнулось им обоим,

Потускнел их бравый вид.

И растроганно сквозь слезы

Сволочинский говорит:

"Ничего бы здесь, в Париже,

Но тоскую я все больше

По шлафроку и по шубе,

Что, увы, остались в Польше".

И в ответ ему Помойский:

"Друг мой, шляхтич ты примерный;

К милой родине и к шубе

Ты горишь любовью верной.

Еще Польска не згинела;