Феликс Кривин - Круги на песке

Если б жил я в шестнадцатом веке,
Я ходил бы на чай к Микеланджело,
Любовался закатом с Коперником
И о юморе спорил с Рабле.
У великого Томаса Мора
Я спросил бы не без укора:
Почему он назвал Утопией
Человеческую мечту?
Но и это тоже утопия…

Если б жил я в шестнадцатом веке,
Я б не знал ничего о Копернике,
О Рабле и Томасе Море.
Так нередко в жизни случается:
Человек с человеком встречается,
Но он знает живущих в истории
Лучше тех, что живут на земле.

У Германии все впереди,
Все лишь только в начале.
Ей еще идти и идти
К своим высям и далям.

В ней едва занимается свет
Над безумством и страхом.
Ей еще полтораста лет
До рождения Баха.

У нее только начат счет
И умам, и талантам.
Двести лет остается еще
До рождения Канта.

Ей еще шагать и шагать
Через годы и годы.
Двести двадцать лет отсчитать
До рождения Гёте.

У Германии все впереди,
От вершин до падений.
Будет много на этом пути —
И не только рождений.

Давит нам на плечи прошлое —
Распрямиться тяжело.
Ничего в нем нет хорошего:
То, что было, то прошло.

Нас дела такие ждут еще,
Мы в такие дни живем…
Лучше думать нам о будущем,
Позаботиться о нем.

Но не сбросить тяжкой ноши нам,
От себя не оторвать,
Потому что нам без прошлого
На ногах не устоять.

Не шагать легко и весело
По укатанной дорожке…
В настоящем равновесие —
Между будущим и прошлым.

Будущее и прошлое встречаются в настоящем.
«Что слышно?» «Что было слышно?» «Что будет слышно?»
Обо всем нужно успеть переговорить, а времени в настоящем так мало…
Прошлое длинное, будущее длинное, а настоящее коротенькое,
В нем так трудно бывает поместиться.
Вы никогда не задумывались, почему в настоящем так трудно?
В нем не вообще трудно, а трудно поместиться.
В прошлом — удобно, в будущем — удобно, а в настоящем то давит, то жмет,
А то еще вдобавок сквозит,
потому что окна в прошлое и будущее всегда
распахнуты настежь.

Генрих Благочестивый
Не был милитаристом
Был он ближе по духу
К нумизматам, филателистам.
Но не монеты, не марки,
Ни даже пивные кружки, —
Генрих Благочестивый
Коллекционировал пушки.
Не для грядущих сражений.
А просто, чтоб не было скучно,
Любил он пушку-другую
Почистить собственноручно.
Мирное было время:
Охота, балы, пирушки.
Мирный художник Кранах
Проектировал пушки.
Чем дальше, тем дальнобойней,
Тем мощней и жерлистей.
Благочестивый герцог
Их собирал и чистил.
Отличные орудия —
Гаубицы, мортиры…
Не для войны, естественно,
А в интересах мира.
Спокойные, добродушные,
Стояли орудия немо
И отражали солнце
И ясное, мирное небо.
А небо такое мирное,
Что даже вздохнешь невольно:
Неужто они бывают,
Эти ужасные войны?
Все тихо, все замечательно,
Нет повода для беспокойства…
Но пушка не может не выстрелить,
Такое у пушки свойство.

Чужая история снова меня позвала:
«Из крови, из горя я в столетие ваше пришла.
Мне так захотелось на время забыть про войну!
Я вся изболелась. Позволь, я у вас отдохну!»
«Ну, если ты хочешь, — я ей отвечаю, — так что ж…
Хотя, между прочим, не очень у нас отдохнешь.
И время прогресса плодит мертвецов и калек.
Но вот тебе кресло. Ну, как там шестнадцатый век?»

Веселил палач толпу
Шуткою излюбленной:
Стоит высунуть башку,
Глядь — она отрублена.
Ты, родимый, слез не лей,
Потерявши голову:
С шуткой дело веселей
И для тела здорово.

Любопытный мужичок —
По колено морюшко —
Поглядеть решил разок
На чужое горюшко.
А в народе говорят,
И не раз отмечено,
Что когда не нас поят,
Похмеляться нечего.

Но неймется мужичку:
Место ведь не куплено.
Только высунул башку,
Глядь — она отрублена.
Что ж ты, бравый мужичок,
Прежде голову берег?
Шли твои сельчане в бой —
Не боялись тратиться.
Поплатились головой

И сейчас вон платятся.
Получили все сполна
И в петле, и в пламени.
Шла Крестьянская война —
Где ж и быть крестьянину?
Ты же голову берег,
Будто шапку новую.
Эх, мужик ты, мужичок,
Голова садовая!

Развлекается палач
На потеху зрячим.
И никто из них — хоть плачь!
По тебе не плачет.
Да, не просто заслужить
Дружеские чувства…
В жизни голову сложить —
Трудное искусство.

— Бесполезно убеждать палача,
Чтобы действовал палач не сплеча,
Осуждать его за твердость руки,
За жестокость, непонятную нам.
И какие же мы все знатоки,
Каждый — мастер по заплечным делам!
Неразумный в поученьях горяч,
А разумный понимает без слов:
Если в мире существует палач,
Значит, много в мире лишних голов.
Не кривите же брезгливо губу,
Лучше вдумайтесь в несложный расчет:
По статистике, полсотни трибун
Заменяет один эшафот.

В ноги падая карателям,
За мужей просили женщины —
Жены добрые и матери.
Милость им была обещана.
Но условие поставлено:
Чтоб за это снисхождение
Женщины убили палками
Престарелых двух священников.
Почему? За что? Неведомо.
Отказаться б с возмущением,
Но просительницы бедные
Покраснели от смущения,
И, бедняжки безутешные,
Чтоб добыть мужьям прощение,
Взяли в руки палки женщины
И убили двух священников.
Похвалили их тюремщики:
— Ну и бабы! Ух, бедовые!
Ни к чему мужья вам, женщины,
Оставайтесь лучше вдовами.

Умирает варварство, умирает,
Петлю понадежнее подбирает,
Под костер себе таскает дровишки,
Чтоб пожарче полыхал да повыше.
Дыбу чистит, эшафот прибирает,
Сапоги испанские примеряет,
Умирает варварство, умирает…
Носит ведрами крепчайшие яды,
Отливает пули, ядра, снаряды,
Сочиняет смертоносные газы,
Начиняет смертью жизнь до отказа
И по-всякому себя истребляет,
Веры в скорый свой конец не теряет.
Умирает варварство, умирает…