Эдуард Асадов - Избранное

— Надо как-то близких отыскать. —
Брови, дрогнув, сдвинулись слегка.
— И какая поднялась рука
Так девчонку располосовать!

Доктор чуть качнула головой:
— Странно, вы чужая ей… А впрочем,
Вы правы, и скверно то, что прочим
Это странным кажется порой.

— Эта сумка, — молвила Варвара, —
Локтем крепко стиснута была,
Несмотря на два таких удара,
Женщина все сумку берегла.

Видно, там не шпильки и не ленты.
Вот возьмите, надо бы прочесть.
Верно, здесь бумаги, документы,
Имя, адрес в них, наверно, есть.

— Сумка? — Доктор сумочку взяла,
Быстро наклонилась, открывая,
И сейчас же посреди стола
Лента развернулась голубая.

Вслед за нею, как птенцы из клетки,
Выпорхнули дружно распашонки,
Чепчик, две батистовых пелёнки
И смешные детские баретки…

И глаза у докторши суровой
Как-то вдруг заметно потеплели:
— Целый гардеробчик малышовый!
Только как же быть нам, в самом деле?

Это мать. И молодая явно.
Подождите, вот и паспорт здесь:
Громова Галина Николавна,
Тёплый переулок. Двадцать шесть.

Вы помочь нам, кажется, готовы?
Хорошо вы знаете Москву?
— Тёплый переулок? Доктор, что вы,
Я же в переулке том живу!

Только что нам делать с малышом? —
Доктор улыбнулась: — Погодите,
Все сперва узнайте, а потом
Нам сюда немедля позвоните,
Едет беспокойная душа.

Мчит, считает каждый поворот!
Только пусть уж едет не спеша,
Ибо никакого малыша
В той квартире Варя не найдёт.

Над Москвою полог черно-синий,
В нем мигают звезды иногда.
Нынче плохо Громовой Галине,
У Галины Громовой беда.

А пришла беда совсем нежданно,
Наглою ухмылкой скаля рот,
В образе тупого хулигана
В переулке, около ворот.

Друг читатель! О судьбе Галины
Мы на миг прервём с тобою речь.
Нет беды на свете без причины.
Так неужто зла нельзя пресечь?

Может статься, где-то рядом с нами,
Может быть, у чьих-нибудь дверей
Бродят люди с чёрными сердцами,
Водкой накачавшись «до бровей».

Да, сегодня горе у Галины.
И, читатель, ты хотел бы знать:
Правда ли, что не нашлось мужчины
Руку хулигана удержать?

Многие кивнули б головою
И сказали: «Мы не знали, нет».
Многие б сказали так… Но трое
Лишь глаза бы спрятали в ответ.

Взгляд отвёл бы инженер, тот самый,
Что домой в тот вечер шёл с работы.
Да, он видел, как у поворота
К женщине пристали хулиганы.

Увидав, он очень возмутился
(Про себя, конечно, а не вслух)
И, проворством посрамляя мух,
В дверь подъезда, будто в щель, забился…

А бухгалтер Николай Иваныч,
Что живёт на первом этаже,
Он любил, окно раскрывши на ночь,
Покурить, листая Беранже.

Как же он? Забил ли он тревогу,
Видя, как два хмурых хулигана,
Сквернословя громко, беспрестранно,
Преградили женщине дорогу?

Николай Иваныч, что ж вы, милый!
Вы ли в этот вечер испугались?
Вы ж частенько похвалялись силой,
Вы ведь даже боксом занимались!

Если ж страх шептал нам, что без толку
Рисковать вот этак головой,
Ну сорвали б со стены двустволку!
Ну пальнули б в небо раз-другой!

Ну хоть закричали б, в самом деле,
Прямо из окна: «Не троньте! Прочь!» —
Только вы и крикнуть не посмели,
Видно, страх непросто превозмочь…

Вы спустили штору не спеша
И тихонько в щёлку наблюдали…
Славная, геройская душа,
Доблестней отыщется едва ли!

Впрочем, был и третий ротозей —
Ротозей с душонкою улитки:
Рыжий дворник — дядя Елисей.
Он взглянул и затворил калитку.

— Ну их всех в болото! — он сказал. —
Свяжешься, потом не расквитаться. —
Постоял, затылок почесал
И пошёл с женой посовещаться…

Друг читатель! Что нам эти трое?!
Пусть они исчезнут без следа!
Это так… Да только мы с тобою
С ними чем-то схожи иногда.

Вот, к примеру, ловкою рукою
Жулик тянет чей-то кошелёк.
Разве мы вмешаемся с тобою?
Чаще нет. Мы смотрим — и молчок…

Разве так порою не бывает,
Что какой-то полупьяный скот
К незнакомой девушке в трамвае,
Ухмыляясь, грубо пристаёт?

Он шумит, грозится, сквернословит,
Сотрясает хохотом вагон.
И никто его не остановит,
И никто не скажет: «Выйди вон!»

Никому, как видно, дела нету.
Тот глядит на крыши из окна,
Этот быстро развернул газету:
Тут, мол, наше дело — сторона.

Не встречая никогда отпора
Самой гнусной выходке своей,
Смотришь — этот парень у забора
Уж ночных дежурит «голубей».

«Голубями» он зовёт прохожих.
В самом деле, «голуби», не люди.
Если постовой не потревожит,
Грабь спокойно, ничего не будет.

Наши люди не цветы с окошка.
Воздвигали города в лесах,
Знали голод, видели бомбёжку,
Рвали скалы, бились на фронтах.

Почему ж порой у перекрёстка
Эти люди пятятся, дрожа
Перед слабым лезвием ножа
В пятерне безусого подростка?!

Мы тут часто оправданье ищем:
Всякое, мол, в лоб ему взбредёт,
Вот возьмёт и двинет кулачищем
Или даже бритвой полоснёт…

Только нe затем ли он грозится,
Не затем ли храбро бритвой машет,
Что отлично видит робость нашу?
Ну а робких, кто же их боится?

Вот и лезет хулиган из кожи,
Вот и бьёт кого-то, обнаглев…
И когда молчим мы, присмирев,
Это ж на предательство похоже!

Нынче плохо Громовой Галине.
У Галины Громовой беда.
Мой товарищ! Не пора ли ныне
С той бедой покончить навсегда?!

Громов ходит быстро вдоль вагона,
Нервно щиплет жёсткие усы
И все чаще смотрит на часы,
Что сияют в глубине перрона.

Как нескладно все выходит, право,
Стрелки так стремительно бегут!..
Вот до отправления состава
Остаётся только семь минут.

Он понять не может: в чем причина?
Что случилось? Ведь не может быть,
Чтоб Галина, верная Галина,
Не примчалась мужа проводить!

До сих пор все складывалось славно,
Он, Андрей, окончил институт:
— Ну, жена, Галина Николавна,
Вот диплом, а вот уж и маршрут.

Я геолог. Неплохое званье!
Ну не хмурься… Я ж приеду скоро.
Значит, Лешка, я и Бойко Таня
Едем под командой Христофора.