Сергей Соколкин - Соколиная книга

И во всю богатырскую удаль
меч вбил в землю.
Поклон положил…
– Эй, носатые, стойте покуда! —
в гроб вошел.
Да и дверь затворил.

То не тучи солнышко попрятали
И не ночь на землю навалилася
То на старый Святогоров православный меч
Воронье поганое слетелося

А стоит тот меч во чистом полюшке
Тыщу с гаком лет да еще семьдесят
И зовет к себе он русских молодцев
Чтобы подняли его за дело правое

Только кто к нему потянется дотронется
И захочет его взять из земли-матери
Небывалой русской силой преполняется
И родимый для нее тяжел становится

Расступается тут сразу земля-матушка
На четыре святорусских да на четверти
И уходит в землю добрый молодец
Поминая тихим словом свою силушку

Но идут к мечу и пешие и конные
Крест кладут на все четыре стороны
И хватаются за рукоять злаченую
Воронье с отчизны милой чтоб повыгнати

Продираясь сквозь черные боры,
тьму народов и тысячу лет,
я себя ощутил Святогором.
Святогор – мой отец и мой дед.

В генах Русь у меня. Под удары
сотни раз я подставлю свой лоб.
Вон мой меч!
Эй, собаки-хазары!
И трещит на мне собственный гроб.

Великий крест перерожденья судеб
висит над миром.
Но не имут страх.
И человек,
что Богу лишь подсуден,
простерся перед кесарем во прах.

И скрылся Сущий.
И настало адом
все то, чем обращался божий мир.
И возроптало человечье стадо.
И втоптан в землю
рухнувший кумир.

И веры нет.
Лишь полная свобода —
у бездны развернувшейся – на дне.
Лишь в теле
ожидаемого Бога
гвоздищи
вопиют до скорых дней.

Нет ничего.
Лишь память крестной муки
щекочет ноздри и стоит в глазах.
Лишь страждущей толпы животный страх.
И снова
к небу поднятые руки…

Лишь с Востока как будто над плахой
черны молньи на Запад сверкнут
Он восстанет из русского праха
буйны силы из уст изойдут

И от края небес и до края
с четырех застоялых ветров
сквозь Него переметною стаей
мертвецы поползут из гробов

Завопят как голодные дети
и хоть будут стоять над душой
в узел свяжет Он северный ветер
бросит оземь и топнет ногой

И не вымолвив вещего слова
кол осиновый в землю вобьет
крикнет-свистнет коня неземного
и подошвы свои отряхнет

Ларисе Барановой-Гонченко

Се – русский Царь
грядет в полуночи
души, не помнящей родства,
с крестом,
от Господа полученным,
в земле – им узнанной едва.

Слеза буравит щеки впалые,
в устах зарок кровавых дней.
Из тьмы выходит стадо малое
в усталом облике людей.

Встают языки просветленные
с улыбкой страха на лице.
Зверюга с шерстью опаленною
опять грызет стальную цепь.

Братины поднимают прадеды
со дна веков
за наш престол.
Путь указует Сергий Праведный
благословляющим перстом.

Мне в Слове пребывать —
как на груди у Сына
пришедшего в сей мир
покой души смутить
Мне Слово соблюдать
замешивая в глине
отверженную плоть
Того – кто смысл пути

Мне кровь Его испить
из умершего тела
и Словом докучать и другу и врагу
Когда ж Оно придет
на Суд —
мне нету дела —
вначале быть Ему

А после ни гугу

Б. Безуглому

Немой безумец появился ночью,
мерцая взглядом,
мне письмо дает:
«Ты должен
говорить учить мя: отче…»
И потащил в сгоревший самолет.

«Я – летчик-испытатель был,
высоты
я покорял в честь Родины моей.
И на посту погиб, уже в полете…
Как СССР…
Никто я и ничей.

Я импульс твой
из будущих простраций,
оживший, как адамово ребро.
Я вылетел: во время – из пространства.
И космос я вне Родины обрел.

Тебя я выбрал – ты тоской исполнен —
ведущий сына отчею стезей.
Свезу тебя – на время – в преисподню,
развею в пух и прах, сровняв с землей.
И Рим увидишь, и свою Россию,
и станешь самым низшим —
так и быть —
научишься не есть,
не тратить силу…
Но ты меня научишь говорить!»

Смотрю в его лицо
и понимаю:
в глазах – моя судьба.
Вдруг из-под век
я выхожу и голубем пускаю
свой голос: «То сигнал мой, человек…»

В висках гудит,
я сам себе не верю…
но в сердце слышу тот же самый гул:
«Се человек! И он стучится в двери.
Открой ему!»
Я больше не могу!

Чу, голоса!..
Кто это был? —
Туманно
в глазах и мыслях
(может, чей-то сглаз?).
Не дочитал до дна я книги странной
его могучих – до безумья – глаз.
Ну вот и все…
Теперь пора обратно —
туда, где жил – в неведомой тоске….

Но мне вослед вопят немые братья
вне русских слов
на русском языке.

Иль душа исчерпалась моя,
или речь потеряла основу?!
Но язык – сквозь столетья —
по Слову
чертит круг – на Восток бытия.

Нету сил немоту удержать,
поднимаясь в глубины сознанья.
Затопляет ненужное знанье,
суетой разъедая, как ржа.

Дальше космос…
И вспомнить боюсь,
что скулит родовая природа…
Но какие лихие уроды
душу вводят упрямо в искус.

Вслед за солнцем пойду сквозь века.
Оглянусь…
Но монгол гикнет сзади!
И зарежет кривыми глазами
то, что свалится
с языка.

Я был нем средь вчерашних прозрений.
Вновь безумец возрос со спины
и копать стал
вдоль собственной тени
день за днем
в глубь столетий иных…

Нависали забытые лица
по-над бездной,
а он через шаг
то стрелу запускал за границу,
то скуластый петровский башмак.

То кровищу с нечистою силой
из буденновки выплеснул прочь.
Смерть, косою взмахнув,
в небо взмыла.
Отчий череп скатился обочь…

В землю сгинул безумец полночный,
страшный дар я руками схватил,
как прозрели безглазые очи:
«Ты признай меня сыном своим!
Я отцом твоим буду в Той жизни,
но вселюсь в тебя Здесь,
словно в Храм.
Станешь камнем Грядущей Отчизны —
как мой гроб, твоя Вера стара…»

Свет пропал.
Растревоженно стало.
Ком могильный упал в мои сны.
Появился безумец усталый,
стал копать,
но с другой стороны.