Квинт Гораций - Послания

Как-то Лукуллов солдат сбережения все, что путем он

Многих лишений скопил, потерял до единого асса,

Ночью усталый храпя. Тут волком свирепым, озлобясь

Сам на себя, на врага, зубами голодными грозный,

30 Он, говорят, гарнизон целый выбил из крепости царской,

Полный огромных богатств и весьма укрепленный. Деяньем

Этим прославясь, украшен дарами почетными был он;

Кроме того получил он еще двадцать тысяч сестерций.

Вскоре затем, пожелав какую-то крепость разрушить,

Претор солдата того ж уговаривать стал, обратившись

С речью такой, что могла бы и трусу прибавить отваги:

"Друг мой, иди, куда доблесть зовет, отправляйся в час добрый

Так ты заслужишь награду великую. Что же стоишь ты?"

Выслушав, тот отвечает хитро, хоть и был неотесан:

40 "Тот куда хочешь пойдет, - говорит, - кто кушак потерял свой".

В Риме воспитан я был, и мне довелось научиться.

Сколько наделал вреда ахейцам Ахилл, рассердившись.

Дали развития мне еще больше благие Афины,

Так что способен я стал отличать от кривого прямое,

Истину-правду искать среди рощ Академа-героя.

Но оторвали от мест меня милых гордины лихие:

К брани хотя и негодный, гражданской войною и смутой

Был вовлечен я в борьбу непосильную с Августа дланью.

Вскоре от службы военной свободу мне дали Филиппы:

50 Крылья подрезаны, дух приуныл; ни отцовского дома

Нет, ни земли - вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,

Начал стихи я писать. Но когда я имею достаток

Полный, какие могли б исцелить меня зелия, если 6

Лучшим не счел я дремать, чем стихов продолжать сочиненье?

Годы бегут, и у нас одно за другим похищают:

Отняли шутки, румянец, пирушки, любви шаловливость;

Вырвать теперь и стихи уж хотят: что писать мне велишь ты?

Люди одно ведь и то же не все уважают и любят:

Одами тешишься ты, другого же радуют ямбы,

60 Биона речи - иных, с его едкою, черною солью.

Трое гостей у меня - все расходятся, вижу, во вкусах,

Разные неба у них, и разного требует каждый.

Что же мне дать? Что не дать? Просит тот, чего ты не желаешь;

То, что ты ищешь, совсем уж претит и другим ненавистно.

Кроме того, неужели ты мнишь, что могу я поэмы

В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?

Тот поручиться зовет, тот выслушать стихотворенье,

Бросив дела все; больной тот лежит на холме Квиринальском,

Тот на краю Авентина - а нужно проведать обоих!

70 Видишь, какие концы? И здоровому впору! - "Однако

Улицы чистые там, и нет помех размышленью".

Тут поставщик, горячась, мулов и погонщиков гонит;

То поднимает, крутясь, тут ворот бревно или камень;

Бьется средь мощных телег похоронное шествие грустно;

Мчится там бешеный пес, там свинья вся в грязи пробегает:

Вот ты иди и слагай про себя сладкозвучные песни.

Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает;

Вакха любимцы они и в тени любят сном наслаждаться:

Ты же стремишься, чтоб я среди шума дневного, ночного,

80 Песни слагая, ходил за поэтами узкой тропою.

Я, что избрал себе встарь Афины спокойные, ум свой

Целых семь лет отдавал лишь наукам, состарился, думы

В книги вперив, - я хожу молчаливее статуи часто,

Смех возбуждаю в народе: ужели же здесь средь потоков

Дел и невзгод городских для себя я признал бы удобным

Песни в стихах сочинять, согласуя со звуками лиры?

В Риме юриста подбил один ритор, чтоб оба повсюду

Только хвалы лишь одни в речах возносили друг другу,

Тот был бы этому Гракх, тому ж был бы Муцием этот.

90 Разве не так же с ума сладкогласные сходят поэты?

Песни слагаю вот я, он - элегии: дива достойны

Наши творенья чеканкой всех Муз девяти. Посмотри же,

Как мы спесиво идем и с каким мы напыщенным видом

Взор устремляем на храм просторный для римских поэтов!

Вскоре затем, коль досуг, последи и в сторонке послушай,

Что принесли, почему же венок себе каждый сплетает.

Бьемся в упорном бою, как самниты, до первой лампады;

Точно ударом платя за удар, мы врага изнуряем.

Мненье его - я Алкеем ушел, а мое так - он кем же?

100 Кем, если не Каллимахом? Потребуют большего если,

Станет Мимнермом тотчас, величаясь желанным прозваньем.

Много терплю, чтоб смягчить раздражительных племя поэтов,

Если пишу я стихи и ловлю одобренье народа;

Кончив же труд и опять рассудок себе возвративши,

Смело могу я заткнуть для чтецов открытые уши.

Смех вызывают всегда стихоплеты плохие, однако

Тешатся сами собой и себя за поэтов считают;

Пусть ты молчишь - они все, что напишут, блаженные, хвалят.

110 Тот, кто желает создать по законам искусства поэму,

Должен с дощечками взять себе цензора честного мысли.

Все без различья слова, в коих блеска почти не осталось,

Те, что утратили все, недостойными признаны чести,

Смело он выгонит вон, хоть уходят они неохотно.

Пусть хоть поныне они бы вращались в святилище Весты;

Те, что во тьме уж давно для народа, он честно откроет;

Выведет снова на свет много образных слов для предметов:

Встарь понимали их часто Катоны, Цетеги, а ныне

Плесень уродует их, покрывая забвения прахом;

Новые примет слова, что создал родитель-обычай.

120 Мощный и чистый, реке прозрачной подобный, он будет

Сыпать сокровища слов, языком богатить будет Лаций;

Пышные слишком обрежет, бугристые здравым уходом

Сделает глаже, а те, что утратили силу, поднимет;

Будет он с виду играть, хоть и мучится так же, как всякий

Скачущий, будто Сатир, или пляшущий пляску Циклопа.

Я предпочел бы казаться безумным поэтом, негодным,

Лишь бы плохое мое меня тешило, пусть и обманом,

Чем разуметь и ворчать. Жил в Агросе, не безызвестен,

Некто; казалось ему, что он слушает трагиков дивных:

130 Сидя в театре пустом, аплодировал он им в восторге;

Прочие жизни дела исполнял он все образом должным:

Добрым соседом он был и хозяином гостеприимным,

Ласков с женою; умел снисходительным быть и к рабам он:

В яростный гнев не впадал, коль печать повредят у бутыли;

Он и подводной скалы избегал и открытых колодцев.

Стал он усильем родных и заботою их поправляться;

Выгнав из желчи болезнь, наконец, чемерицою чистой,

Только пришел лишь в себя: "Не спасли вы меня, а убили,

Други, - сказал он, - клянусь! Ибо вы наслажденье исторгли,

140 Отняли силой обман, что приятнейшим был для сознанья".

Нужно мне жизнь подчинить, значит, мудрости; бросив забавы,

Юношам все уступив, подходящие им лишь утехи,

Слов не искать для того, чтоб приладить их к струнам латинским,

Но изучать только строй и гармонию правильной жизни.

Вот почему сам себе я твержу, про себя рассуждая:

Если б не мог утолить ты обильною влагою жажду,