Иван Елагин - Собрание Сочинений в двух томах. Том Первый. Стихотворения

В советской культуре место Елагина в те годы было в самиздате. В годы не совсем еще истаявшей хрущевской оттепели «Отсветы ночные», а следом и «Косой полет» в немалом количестве просочились в СССР, – порой их даже почта не конфисковывала (ибо издателем числись не «Посев», не «Грани» – те издания конфисковывались нещадно, впрочем, изрядная часть «конфиската» немедленно воровалась и шла на черный рынок). С этого времени началась самиздатская известность Елагина, памятная и до сих пор, – одно время машинописные копии «Отсветов» и «Полета» попадались в Москве не реже, чем Ходасевич или Мандельштам, – хотя количественно копий Гумилева или Северянина было, понятно, много больше. Однако КТО ТАКОЙ Иван Елагин – читатели все еще не знали (а кто знал, тот молчал). Даже Федор Панферов, очень хваливший поэта Ивана Елагина во время наезда в Лондон (видимо, в 1960 году, незадолго до своей смерти), понятия не имел, что хвалит того самого беспризорника, которого отловил на Сухаревке и отправил к родственникам.

В шестидесятые годы Елагин всерьез взялся за поэтический перевод.

Перевод эпической поэмы Стивена Винсента Бене «Тело Джона Брауна» – около пяти лет работы – принес Ивану Елагину в 1969 году степень доктора в нью-йоркском университете. А в августе следующего, 1970 года поэт вместе с семьей переехал в Питсбург, где стал профессором местного университета. Там он купил дом, там провел оставшиеся ему почти семнадцать лет жизни среди любимых книг, картин, близких, друзей и учеников. Пришло что-то вроде благополучия, – конечно, по меркам той жизни, которую приходилось вести раньше.

«Тело Джона Брауна», как и другие переводческие работы Ивана Елагина, стоит отдельного внимания. Война Севера и Юга – двенадцать тысяч строк перемежающегося стиха, то рифмованного, то белого, то верлибра, десятки сюжетных линий поэмы… Оригинал был издан в 1928 году, принес Бене премии и репутацию классика при жизни, его имя попало в школьные учебники. Но это в США. В СССР о поэме даже специалисты упоминали разве что вскользь, хотя само существование Бене не игнорировалось: незадолго до своей смерти Бене сочинил стихотворение «Россия», которое и прочитал на банкете Общества американо-русской помощи 18 мая 1942 года; в переводе М.А. Зенкевича оно много раз перепечатывалось в СССР, но этим все и ограничивалось.

И вот первая песнь грандиозной поэмы, точнее – ее русский перевод (около двух тысяч строк), появилась в 1970 году в журнале «Америка», мгновенно «распознанном» уже многочисленными к тому времени московскими поклонниками Елагина. Это было первое «легальное» явление Ивана Елагина советскому читателю. Московские фанаты поэта в очередной раз уселись за свои «Эрики» (берущие, как известно из Галича, четыре копии), а мое терпение лопнуло: я раздобыл питсбургский адрес Елагина и стал писать ему. Письма то пропадали, то возвращались, наконец, пришел ответ – он датирован 17 марта 1972 года:

«Простите, что отвечаю с опозданием. Под Новый Год по дороге из Чикаго я со всей семьей попал в автомобильную катастрофу. Слава Богу, все остались живы, но пришлось больше месяца проваляться в больнице. Да и сейчас еще чувствую слабость».

Здесь ненадолго нужно отвлечься и взять в руки стихотворение Елагина «Наплыв» – «Мы выезжали из Чикаго…» В нем Елагин снова и снова переживает катастрофу, что под новый, 1972 год слилась для него с бешеным бегом «скорой помощи» на Андреевском спуске осенью 1941-го. Иначе говоря, ответ на мое письмо Елагин написал после той самой катастрофы, что подарила читателям «Наплыв», где поэт обмолвился ключевыми для понимания его творчества словами – «Во времени, а не в пространстве».

Так из Питсбурга семидесятых годов стал протягиваться мост в довоенное, киевское прошлое. Из хорошего поэта Елагин стад превращаться в очень большого: поздние его книги практически не содержат слабых стихотворений, в них время и пространство переплетаются настолько сложно, что читателю уже не отличить киевский листопад от питсбургского. Четвертое измерение пространства – время – становится той основной координатной прямой, вокруг которой строится елагинский поэтический мир, устремленный в давнее прошлое Америки – «Где бегали индейцы-лучники – / Мостов защелкнулись наручники…»; образ Гамлета, возникнув в семнадцатом веке, простирается в двадцать шестой, а море, чудовищным спрутом ворочавшееся за кормой корабля Одиссея, плещется о ветровое стекло машины самого Елагина. В семидесятые годы «вексель», которым некогда Георгий Иванов сильно обидел поэта, был погашен так или иначе.

В том же письме ко мне, что процитировано выше, Елагин писал: «Мной закончена новая книга стихов (примерно 120 страниц). Если напечатаю – пришлю». Речь шла об очередной книге Елагина – «Дракон на крыше», вышедшей в 1973 году в издательстве Виктора Камкина (Роквилль), с обложкой и иллюстрациями Сергея Голлербаха – в эти годы ставшего уже известным всей Америке художника. Впрочем, «Дракона» Елагин мне не прислал, а позже объяснил причину: «Вместо “Дракона на крыше” (очень плохое – не типографское издание) пошлю Вашему дяде [29] Мой дядя – Рудольф Райнбах (1907-1985), брат моего отца, с 1918 года живший за границей (с 1934 г. – в Германии), наездами бывавший в СССР и кое-что провозивший для меня через таможню. мой последний сборник – "Под созвездием Топора". Туда вошло лучшее из "Дракона"» (письмо от ноября 1977 г.).

Действительно, в 1976 году Елагин наконец-то выпустил полноценную книгу

«Избранного» – о ней он и пишет. Вышла книга в «Посеве», во Франкфурте-на-Майне, и открытой почтой, понятно, в Москву никак бы не дошла. К тому же Елагин в те годы уже вовсю печатался в «Континенте», из авторов «второй волны» этот журнал (как и самиздат) признал его первым, – соответственно возросла и «непровозимость» книг Елагина через советскую таможню. Однако плотный кирпичик «Под созвездием Топора» (вместе с другим плотным кирпичиком – «Поколением обреченных» Галича, что очень символично) на бесстрашной груди моего немецкого дяди советскую таможню миновал и попал в мои руки.

Конечно, три четверти книги я и до того знал едва ли не наизусть. Но поразителен был ее последний раздел – «Новые стихотворения», содержавший «Нечто вроде сценария», «Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой…», «Все города похожи на Толедо…» и настоящую декларацию Елагина – «Не в строчке хорошей тут дело…», кончающуюся чуть ли не авторским поэтическим завещанием: