Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Как нету ни начала, ни конца.

Там каждый камень, прошлое приемля,

Стоит, вкушая вечности покой,

Закрыв глаза на небо и на землю,

В надгробных думах о судьбе людской.

Висят деревьев ветки неживые

Над кладбищем, где неживые спят.

И кипарисы, словно часовые,

Над белым камнем памяти стоят.

Ни дождь, хлеставший сверху мокрой плетью,

Ни зной, сплетенный из сухих ремней,

Не смог стереть за целое столетье

Ни буквы с этих неживых камней.

Гляжу на это кладбище мирское...

Жизнь прожита вся в спешке, на бегу,

И что-то не доделано такое,

Чтобы не быть у мертвецов в долгу...

И мокрые весенние деревья,

И молодости теплые дожди,

И первый страх,

И первое доверье,

И спутанные косы на груди -

Все остается позади...

И голубые сонные глаза,

И на щеке - соленая слеза,

И шепот: раз пришел - не уходи!

Все остается позади.

Надежды голубиные полеты,

И привкус клетки - в просьбах: подожди!

И трепет крыльев,

И в гортани клекот -

Все остается позади...

В вагоне позднего трамвая

С дождем мы едем в старость оба,

Дождь движется со мной бок о бок,

Кружками к стеклам приставая.

А стук колес уходит в прошлое,

Напоминая мне без жалости

О том, как много мною прожито,

И об оставшейся мне малости.

О том, что в прошлом есть мужчины,

Есть женщины,

Есть имена,

Есть адреса

И нет причины,

С ним встретясь, отводить глаза.

Да, многое осталось

Позади,

Но кое-что припасено для спора

И с будущим.

И если на пути

Вновь встанут горы -

Ну и что ж, что горы!

Твой стих с тобой брал века высоту,

Решал бесстрашно и судил пристрастно.

Не оставляй его, как сироту,

Вне времени и вне пространства!

Одни проваливались без следа,

Другие, оступаясь, шли куда-то...

Ты сам об этом написал тогда.

Ставь день и час! Где подпись - там и дата!

Твой стих не мост между добром и злом,

Он - цвет знамен и ран на поле боя.

Как в скалы врублен времени излом,

Так врублен в стих ты сам с твоей судьбою.

В твоей эпохе все, что есть, - твое:

Твой герб, твой серп, твой молот, твое знамя,

Твоя решимость доконать старье,

Спалить его индустрии огнями!

Твой стих с тобой брал века высоту,

Решал бесстрашно и судил пристрастно.

Не оставляй его, как сироту,

Вне времени и вне пространства!

Отягощенные, лениво

Под летним ветром гнутся нивы;

Блеснут то серебром, то сталью,

То белой, облачной эмалью,

И снова, солнцем залитые,

Лежат, как шкуры золотые.

О, сколько тигров здесь убито!

И прямо на поле забыто...

Опять поставил: сорок пятый,

Хотя с утра - сорок шестой.

И памяти, и пальцам - с датой

Непросто расставаться с той!

Она и на небе - в созвездьях.

И на бумаге - под пером,

Как, вслед за молнией, возмездья

Докатывающийся гром.

Есть настоящий, сущий -

Души твоих книг читатель.

И есть - ему вслед ползущий

Книжных листов листатель,

Тянет, потянет, вытянет

Где-нибудь лыко в строку,

Выудит, выдоит, выкопает...

Ни спросу с него, ни проку!

Нет, друг мой Георгий!

Не те уже годы,

Чтоб - няньки да няньки

Под видом народа.

Ему мы служили,

Ему и дослужим.

Ему! А не разным

Прохожим досужим.

Слова простые не приходят сразу,

Пока придут - польется пот со лба;

Из них не выдуешь пустую фразу,

Они тебе не медная труба!

Светает, тишина... Так, в самом деле,

И напишу: "Светает, тишина..."

С читателем, как старый Церетели,

Сойдусь, чтоб пошутить, так просто, без вина.

Я чаще жизни рад, чем горем согнут,

Улыбку на лице не признаю грехом.

Но если у меня вдруг слезы в горле дрогнут,

Пусть пальцы тоже дрогнут над стихом.

Я счастлив тем, что с первых рифм, с рассвета,

Жизнь посвятил грузинскому стиху:

Родное слово с грешного поэта

Чужих наветов смоет шелуху.

Печаль придет - мы за полночь проспорим,

Пока я ей свое не докажу!

Со всем, что есть, и с радостью, и с горем,

Я будний день на горб себе гружу.

И если сердце без оглядки бьется,

Моих годов разматывая нить,

То у меня язык не повернется

Его за нерасчетливость винить.

У сердца на бессмертье нет расчета,

Его земная оболочка - я.

Без отдыха идет его работа

В моей груди. А отдых - смерть моя.

Я за солнцем не гонюсь,

Взглядом друга обойдусь,

Да ущелья тишиной,

Да небес голубизной,

Да кувшинчиком вина,

Опорожненным до дна.

Мне до самой смерти лень

Жизнь делить на свет и тень.

Я люблю мой день - сегодня,

День обычный, день как день!

Эта притча со мной бывает

Всегда в трескучую ночь зимой.

Огонь в очаге языком болтает,

Довольный, что я вернулся домой.

И, словно два домовых, из тени

К огню ковыляют два бурдючка;

Без спроса лезут мне на колени,

Суют мне под мышку свои бока.

Один, от воздуха задыхаясь,

Дудит из-под мышки в свою дуду,

Другой, как пьяница колыхаясь,

Ждет, пока я стаканы найду.

Один, похудев, стаканы наполнит,

Другой, потолстев, опять запоет.

Один, чтоб я выпил до дна, напомнит,

Другой - не успеешь моргнуть - дольет.

Один мне сплетен полное ухо

Сладким голосом наворчит,

Другой, наклонясь отощавшим брюхом,

Заглянет в стаканы и забурчит.

Один меня хвалит. Другой наливает.

К ним в лапы попал до утра я в плен.

Огонь, как ни сердится, ни пылает,

Не может согнать их с моих колен.

Но утром, когда в очаге лишь уголь,

А ночь улетела с огнем в трубу,

Двое друзей, истощив друг друга,

Заснут, не жалуясь на судьбу.

Один без вина, до новой получки,

У другого всего две ноты на дне,

Свесив свои короткие ручки,

Спят бурдючки, привалясь к стене.

Если мы вновь возьмемся за дело,

Придется приятелей разбудить:

Одному наполнить душою тело,

Другого до горла вином долить.

Раз по душе тебе наш обычай,

Присядь к очагу хотя бы на час.

А смысл этой притчи, как многих притчей,

Пусть выяснит тот, кто мудрее нас.

У Ташискари ночью, над Курой,

Я тамада - и время не теряю!

Луна и та согнулась в рог крутой,

Рог, что я поднял, в небе повторяя.

Ночь над столами листьями шуршит