Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

На золотом далеком куполе
Играл, дробясь, неясный луч, –
И пальцы – с трепетом – нащупали
К последней двери верный ключ.

Чего ж я медлю, замирающий?
И что мне скажут фонари?
Иль ветер, горестно рыдающий,
Не мне твердит: «Умри! умри!»

Я подойду к холодной проруби,
Никто не крикнет: «Берегись!».
Лишь рассекут крылами голуби
Туманом скованную высь.

И кану я на дно колючее,
И повлекусь теченьем вод,
И буду скрыт, пока певучая
Весна не взрежет твердый лед…

Настала ночь. Дрожу, озябла я…
Укрыться нечем, нет угла…
Покупщика на тело дряблое
Искала долго: — не нашла!

Лицо румянами испорчено,
От стужи голос мой осип:
И вот одна сижу, вся скорчена,
Под сеткой оголенных лип.

А — может — дело и поправится
И принесет пьянчужку черт…
Он — спьяну — скажет мне: «Красавица!
Малина-девка! Первый сорт!»

И буду водку пить горячую,
И будет молодости жаль…
Ах! льется дождь и зябко прячу я
Костяшки рук в худую шаль.

В ночном кафе играют скрипки,
Поет, как девушка, рояль
И ярко светятся улыбки
У жриц веселья — сквозь печаль.

Она проходит в черном платье
Меж тесно сдвинутых столов,
Она идет, как на распятье,
На пьяный крик, на грубый зов.

В ее глазах продолговатых
Таится жуткая тоска,
Она мечтает о закатах,
Живя у стойки кабака.

Она, как ласточка из плена,
Глядит на волю из окна,
Ей нужен свежий запах сена
И дальней рощи тишина.

И, отвечая на улыбки,
Она рыдающей душой
Летит за вольной песней скрипки
В простор прекрасный и родной.

Мерещится мне мальчик, пугливый и больной,
Отравленный печалью, заласканный мечтой.

Ему восторги чужды, ему неведом смех,
Ему знакомы тайны отверженных утех.

И вот – темнеют глазки, бледнеет краска щек
И губы что-то шепчут: мольбу или упрек?

И вот увяло тельце, душа в тоске, болит…
О, милый, бедный мальчик! О, страшная Лилит!

Слова Любви – мертвы, как рыбы,
Которых выбросило море
В часы прибоя на песок.
Их давят косных камней глыбы,
Слепят их чуждым блеском зори,
Цвет чешуи на них поблёк.

Их песня лживого прилива
Взманила вверх сияньем звездным, –
И вот они без сил лежат
И умирают молчаливо,
Тоскуя по родимым безднам,
Где звезды вечные горят.

Мой труп в могиле разлагается,
И в полновластной тишине,
Я чую — тленье пробирается,
Как жаба скользкая, по мне.

Лицо прорезали мне полосы,
Язык мой пухнущий гниет,
От кожи прочь отстали волосы
И стал проваливаться рот.

И слышу: мысли неизжитые
Рыдают в черепе моем,
Как дети, в комнатах забытые,
Когда объят пожаром дом.

Я слышу их призыв отчаянный,
Их крик безумный: «Отвори!»
Но крепок череп, смертью спаянный,
Они останутся внутри.

Зажжет их пламя разложения,
Зальет их сукровицы яд
И — после долгого борения —
Их черви трупные съедят!

Неправо мудрого реченье,
Что предоставлены судьбой
На выбор людям: иль волненье,
«Иль безнадежность и покой».
Я весь иссечен, весь изранен,
Устал от слов, от чувств и дум,
Но — словно с цепью каторжанин,
Неразлучим с надеждой ум.
Ужасен жребий человека:
Он обречен всегда мечтать.
И даже тлеющий калека
Не властен счастья не желать.
Струится кровь по хилой коже,
Все в язвах скорбное чело,
А он лепечет: «Верю, Боже!
Что скоро прочь умчится зло,
Что скоро в небе загорится
Мне предреченная звезда!» —
А сам трепещет, сам боится,
Что Бог ответит: «Никогда!»
Увы! всегда над нашим мозгом
Царит мучительный закон,
И — как преступник жалкий к розгам
К надежде он приговорен!

Изъят из жизни животворной,
Судьбою отданный стихам,
С борьбой бесплодной, но упорной
Я подчиняюся мечтам.

Но дни бывают: я слабею,
Тону, как в омуте, в вине
И верю ласковому змею,
Что ждет меня на зыбком дне.

И, опьянев, я понимаю
Всю прелесть грубости людской,
И с горькой завистью вздыхаю,
Когда проедет ломовой.

Когда проходят штукатуры —
За их лохмотья и загар,
За их тяжелые фигуры
Отдам я радостно свой дар.

За жизнь их, скотски-трудовую,
За их святую простоту —
Отдам мечту я огневую
И строк напевных красоту.

О, если б толстые мозоли
На хрупких пальцах натереть
И — кончив труд, — без мук, без боли
Простую песенку запеть!

И сесть в заплеванной харчевне,
И чаю взять на медяки…
Но хмель прошел — и злой царевне
Плету из мертвых роз венки…

Мы все morituri,
Мы все — обреченные,
Проклятием фурий
На муку рожденные.

Над всеми простерли
Свой полог страдания.
У каждого в горле
Таятся рыдания.

У каждого в сердце
Томления кроются,
Но в счастие дверцы
Вовек не откроются.

Судьба ли нас, Бог ли
Карает, не милуя?
Но все мы иссохли,
Но все мы бескрылые!

Скорее погасим
Любовь и желания
И души украсим
Венком умирания!..

В дорожном платье, у порога
Ты экипаж безмолвно ждешь.
Меж черных кружев блещет строго
Твоя рубиновая брошь.

И в ту минуту, как выносит
Лакей твой плед и чемодан,
Моя душа участья просит,
И ноет, и горит от ран.

Я – под наплывом едкой муки –
Хочу к губам своим прижать
Твои безжалостные руки,
И нежить их, и целовать.

Но вот зацокали копыта
И разом смолкли у крыльца,
И скорбь струею ядовитой
Влилась в усталые сердца.