Юрий Вейнерт - Злые песни Гийома дю Вентре

Неубранное поле под дождём,
Вдали — ветряк с недвижными крылами.
Сгоревший дом с разбитыми глазами,
Ребёнок мёртвый во дворе пустом…

Ни звука, ни души. Один лишь ворон
Кружит над трубами. Бродячий пёс
Меж мокрых кирпичей крадётся вором.
Забытый аркебуз травой зарос…

Всё выжжено. Всё пусто. Всё мертво.
Чей путь руинами села украшен?
Кто здесь прошёл — паписты? Или наши?

Как страшен вид несчастья твоего,
О Франция! Ты вся в дыму развалин.
Твои же сыновья тебя распяли…

В сухих песках, в безжизненной пустыне
Из недр земли чудесный бьёт родник.
Как счастлив тот, кто жадным ртом приник
К его струе, к его прохладе синей!
И смерти нет, и старости не знают,
Где трав ковёр волшебный ключ ласкает…

Песком тоски, пустынею без края,
Извечной Агасферовой тропой
Бреду, гоним ветрами и судьбой.
К твоим губам прильну — и воскресаю.

Но горе мне! Испив нектар бессмертных,
Я, как Тантал, не знаю забытья:
Живой ручей, Любви источник светлый!
Чем больше пью, тем больше жажду я!

Пока из рук не выбито оружье,
Пока дышать и мыслить суждено,
Я не разбавлю влагой равнодушья
Моих сонетов терпкое вино.

Не для того гранил я рифмы гневом
И в сердца кровь макал своё перо,
Чтоб Луврским модным львам и старым девам
Ласкали слух рулады сладких строф!

В дни пыток и костров, в глухие годы,
Мой гневный стих был совестью народа,
Был петушиным криком на заре.

Плачу векам ценой мятежной жизни
За счастье — быть певцом своей Отчизны,
За право — быть Гийомом дю Вентре.

Французов приучают к двум богам.
Один подлаживается к богатым:
Он любит власть и блеск, парчу и злато,
Ему аббаты курят фимиам.

Другой потрафить тщится беднякам:
Вставать с зарёй, трудиться до заката,
Блюсти посты велит голодным свято,
Привыкнуть к хамству, к нищете, к пинкам…

Есть третий — вспыльчивый, но добрый Бог,
Не слишком строгий к прегрешеньям нашим.
Сам винодел. Он сам и землю пашет,
Идя за плугом в золотых сабо;
В вине и девках понимает вкус…
Parole d’honneur 30) 30 Слово чести (фр.). — вот истинный француз!

Люблю тайком прохожих наблюдать я
И выносить им желчный приговор…
Вот эта дама, скромно пряча взор,
Куда спешит? — К любовнику в объятья!

Ханжа-монах, прижав к груди распятье,
В кабак идёт, а вовсе не в собор.
Проворно улепётывает вор,
И вслед ему торговка шлёт проклятья.

Вон девушка с повадкою весталки
Спешит за справкой к своднице-гадалке:
«Мадонна! Отчего растёт живот?!»

А вот несчастный юноша бредёт —
Так нехотя, ну словно из-под палки:
Не то к венцу, не то на эшафот.

Проклятый зной!.. Ругаясь по привычке,
Взметая башмаками пыль дорог,
Идём, идём… Ни выстрела, ни стычки.
Я б отдал пять пистолей за глоток!

Торчат ограды выжженных селений —
Картина, надоевшая давно.
Кто написал здесь: «Шатильон 31) 31 Шатильон — см. Колиньи (сонет 25). — изменник»?
Давай исправим: «Генрих Гиз — …дерьмо!»

Хоть бы колодец! Чёртова жара…
Сюда б Ронсара: сочинил бы оду —
Не про божественный нектар, про воду!
А мне сейчас, клянусь, не до пера:

Пишу пока свинцом. Чернила — порох.
Да временами — мелом на заборах!

Нотр-Дам де Шартр! Услышав твой набат,
Склонив колено в набожном смиренье,
Целую перст аббату. Но аббат
Глаголет: «Сын мой, нет тебе прощенья!

В твоих глазах я вижу Сатану,
Твой рот — немая проповедь разврата,
И весь твой лик — хвалебный гимн вину.
Нет, этот лоб не целовать аббату!»

О горе мне! Неужто не смогу я
Святейшего добиться поцелуя
И, грешник непрощенный, ввергнусь в ад?!

Но, слава Господу, есть выход дивный:
Когда тебе лицо моё противно,
Святой отец, — целуй мой чистый зад!

Спешите, люди добрые, купить-с!
Учёный лекарь я, не чернокнижник:
На дне бутылки вижу счастье ближних,
Узнать могу я по глазам — девиц.

Каков товар! Он исцеляет горе!
Вот от дурного взора амулет,
Вот для влюблённых — приворотный корень.
Купи, пастух, — всего-то пять монет!

Вот мушки шпанские — мужьям ленивым;
Бальзам, настойки, эликсиры, сок!
Вот мазь целебная — от жён сварливых!
От блох и попрошаек порошок!

Кому чего? От всех недугов лечим:
Больных — добьём, здоровых — искалечим!

До берега мне суждено доплыть:
Долготерпенье исчерпавши, боги
Пошлют Агриппе смерть на полдороге,
Обрежут Парки трепетную нить.

Покроет олимпийца пыль и плесень…
Ну что ж, друзья! Не надо лишних слов,
Ни залпов пушечных, ни скорбных песен.
Взамен бессмертья символов, венков

Попросим нашего мажортамбура
Благоговейно снять с поэта шкуру
И ею барабан свой обтянуть.
Заслышит враг в пронзительной шагрени

Трескучий бред Агриппиных творений —
Его сразит смертельный страх и жуть!

Печален перезвон колоколов.
Прелестную Нинон несут в могилу…
Сто человек рыдают. Всё село,
Идя на кладбище, скорбит о милой.

Сказал кюре: «О дочь моя, прощай!
Ты долг свой выполнила перед нами…
Прими, Господь, святую душу в рай —
За доброту к нам, грешным. Amen!»

Сто человек рыдали над могилой,
И каждый бормотал себе под нос:
«Ни разу мне Нинон не изменила.
За что ж ты, Господи, её унёс?!»

А муж сказал, наваливая камень:
«За сто ослов, украшенных рогами».

Моря и горы, свадьбы и сраженья,
Улыбки женщин — и галерный ад,
Цветов пьянящий запах, трупный смрад,
Экстаз побед — и горечь поражений…