Сергей Кравченко - Сборник стихотворений и рассказов

Снова осень протянет холодную руку —
такая сухая ладонь! —
прикоснись, погадай! Проведи остриём по хрустящим прожилкам листка:

Эта тонкая линия — просто река,
но сгорели ее берега,
и уходит за Край
Порожденье воды и песка...

Ни ее глубина, ни изгибы волны,
ни движение медленных вод
не берутся в расчет И уже никому не видны.

Только странная, глупая птица
Любовь сумасшедшие песни свои здесь над нами поет
По пути из безводной страны.

Спроси у Зеркала, не ставшего льстецом,
Зачем оно нетронутым осталось?
И для чего ему твоя усталость?
И что там у него с твоим лицом?

Но розовый исколотый язык
Показывать не следует, однако:
«Ах, помнится, вчера мы ели раков!
И, помнится, еще там был балык!»...

Спроси у Зеркала, зачем ему глаза?
Спроси у глаз, куда они смотрели
Все эти октябри и все апрели?..
Но по стеклу — вода, а не слеза...

Спроси у Зеркала, зачем ему рука?
Возьми его протянутую руку,
И ты поймешь по лопнувшему звуку,
Что нет тебе прощения пока...

Ну, так спроси его, знакомо ли со мной?
Промедли в ожидании ответа,
И снова в наказание за это
Меня ты не увидишь за спиной...

И хрупкое безмолвие губя
Жестоким и решительным расколом,
Взмахни и запусти в стекло тяжTлым...
И все спроси, но только у себя!

Из-за ветром обветренных гор,
Из-за снегом заснеженных скал
Пробирается Красный Батор —
Наш родной Юмжагийн Цеденбал.

И косматое знамя его
Развевается в разных местах.
Для врагов он укор и позор,
Для друзей и товарищей — страх!

На понедельник встану рано.
Тисненый вензель чемодана
Пудовой гирей, как ни странно,
Не будет больше тяжек мне.
И лишь тогда я успокоюсь,
Когда чужой зеленый поезд,
В тоннель протиснувшись по пояс,
Затараторит в тишине.
И вот тогда хмельной попутчик,
Всем отъезжающим наскучив,
Возьмет гитару и научит
Меня ценить ее недуг.
Он запоёт, и я запомню
Тревожный голос незнакомый.
Стихи порочащей истомой
Заполнят мой усталый слух:
«Капает закат вино.
Ветрены долин уста.
Нет, не я один устал,
Медленная ты не та
Давно...
Белая вода в полях
Не напоит корни пней.
Обессилела земля:
Нелегко шагать, пыля,
По ней...»
Побагровевшему соседу,
Так подогревшему беседу,
Я не поведаю, что еду
Туда, где не бывать ему.
Куда не ездят по билету,
Где нет конца весне и лету
И благоденствия поэту.
Куда? — И сам я не пойму...

Я вас покину там, где рифма
Меня хлестнет азартом ритма,
Где гекзаметр Афин и Рима
Растормошит былую грусть.
И, убегая по перрону,
Я вас беспомощностью трону,
И по дорожному закону
На долгий взгляд не обернусь...
Я выйду в степь, чтоб вы смогли
Мою беду увидеть сами:
Стою один среди земли
В дурацкой шапке с бубенцами...

Я украл, отрубите мне руку,
Как рубили лет триста назад!
Я украл не суконную штуку,
Не часы, не с иконы оклад-
Отрубите на площади древней,
Там, где кровь изливалась рекой.
Я смеюсь!
Я кричу вам: «Деревня!
Я украл, но украл не рукой!»

Отрубите мне голову, что ли,
Голова эта брани полна.
Отрубите в отместку крамоле,
Чтоб смеяться не смела она.

Только это не даст вам покоя,
И не кончится мука добром:
Что еще там трепещет (живое!)
Между сердцем и третьим ребром?

Торопитесь! Kлистирная трубка
Облегчения не принесет!
Пропустите меня в мясорубку,
И намажьте (живой!) бутерброд.

Все равно, ни седой КГБэшник,
Ни усталый стальной генерал
Не сумеют без помощи женщин
Разобраться, так что ж я украл?!

Я верю в стих: «В Начале было Слово...»
И в чистый лист, расчерченный дождем.
И я беру перо и начинаю снова
Писать все то, что будет лишь потом.
Я верю в звук, ниспосланный мне свыше.
Когда рука взлетает по струне,
Я понимаю: кто его не слышит,
Уж ничего не сможет сделать мне!
Я верю в свет, в неоднозначность тени.
Когда на холст ложится образ твой,
Я там вхожу в твой дом и застаю в смятеньи
Себя и тех, кто понял, что со мной...
Я верю снам — они необходимы.
Когда не знаешь, что тебя спасет,
Мне удается быть во сне любимым
Тобой. И там во сне ты помнишь все...
Вот потому без сна, и вдохновенья,
Без музыки, оглохший и немой,
Я благодарен за соединенье
Того, кем стал я, с теми, кто был мной.

Вот тайный Дар.
Его предназначенье
Обречены скрывать из года в год
И тот, кто сотворил запретный плод,
И тот, кто пребывает в огорченьи,
И тот, кто в отстранении живёт...

Он убоялся бронзы монументов
С тех пор, как угадал её состав:
Свинец дуэли образует сплав
С неверной медью женских комплиментов.
Но звуки меди тем и хороши,
Что колокол снимает тяжесть прозы
И осветляет надмогильной бронзой
Свинцовую поэзию души.

Два вопроса —
наследство убитого дня —
День их задал, да ночь не ответила:
«Почему ты, земля,
так связала меня?»
«Что ж ты, небо,
меня не заметило?!»

Снова кольнуло меня октябрем,
В соединении звука и цвета —
Город, бульвары, у церкви карета,
Дверь неприметная под фонарем...

Вместо вопроса: «Чего же мы ждем?»,
Видно уже не надеясь согреться,
Бритва кленовая хлещет по сердцу,
Лист окровавлен багровым дождем.

Вместо вопроса: «Так кем же ты стал?»,
Вместо ответа о форме болезни,
Я обращаюсь к Луне и созвездьям
Именем Розы, во имя Креста.

Я умоляю: «Не стой в стороне
Тенью холодной без слова и вздоха!»,
Я не поверю, что может быть плохо
То, что над нами, и то, что во мне.

Там для тебя ни ожога, ни льда,
Там для тебя только нежности мука,
Вечный полет и смятение духа,
Слово прощения, вздох: «Никогда...»,
Дверь неприметная под фонарем,
Мокрый бульвар и у церкви карета,
Соединение звука и цвета,
Город, пронзивший меня октябрем...