Александр Башлачев - Посошок

Я снова смотрю, как сгорает дуга моста.
Последние волки бегут от меня в Тамбов.
Я новые краски хотел сберечь для холста,
А выкрасил ими ряды пограничных столбов.

Чужие шаги, стук копыт или скрип колес —
Ничто не смутит территорию тишины.
Отныне любой обращенный ко мне вопрос
Я буду расценивать, как объявленье войны.

Я вижу черные дыры.
Холодный свет.
Черные дыры.
Смотри — от нас остались черные дыры…
Нас больше нет.
Есть только черные дыры.

Час прилива пробил.
Разбежались и нырнули.
Кто сумел — тот уплыл.
Остальные утонули.
А мы с тобой отползли
И легли на мели.
Мы в почетном карауле.

Мы никому не нужны,
И не ищет никто нас.
Плеск вчерашней волны
Повышает общий тонус.
У нас есть время поплевать в облака.
У нас есть время повалять дурака
Под пластинку «Роллинг стоунз».

Безнадежно глупа
Затея плыть и выплыть первым.
А мы свои черепа
Открываем, как консервы.
На песке расползлись
И червями сплелись
Мысли, волосы и нервы.

Это — мертвый сезон.
Это все, что нам осталось.
Летаргический сон
Унизителен, как старость.
Пять копеек за цент —
Я уже импотент.
А это больше, чем усталость.

Девяносто заплат.
Блю-джинс добела истерты.
А наших скромных зарплат
Хватит только на аборты.
Но как прежде, звенят
И как прежде пьянят
Примитивные аккорды.

Час прилива пробил,
Разбежались и нырнули.
Кто умел — тот уплыл.
Остальные — утонули.
А мы с тобой отползли
И легли на мели.
Мы в почетном карауле.

Нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, чтобы просто нажать на курок.
Моя голова — перекресток железных дорог.

Есть целое небо, но нечем дышать.
Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.
Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.
Моя голова — перекресток железных дорог.

Нарушены правила в нашей игре.
И я повис на телефонном шнуре.
Смотрите, сегодня петля на плечах палача.
Скажи мне — прощай, помолись и скорее кончай.

Минута считалась за несколько лет,
Но ты мне купила обратный билет,
И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.

С него начинается мертвый сезон.
Шесть твоих цифр помнит мой телефон,
Хотя он давно помешался на длинных гудках…
Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

Фильтр сигареты испачкан в крови.
Я еду по минному полю любви.
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.
Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Любовь — это слово похоже на ложь.
Пришитая к коже дешевая брошь.
Прицепленный к жестким вагонам вагон-ресторан.
И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь — режиссер с удивленным лицом,
Снимающий фильмы с печальным концом,
А нам все равно так хотелось смотреть на экран.

Любовь — это мой заколдованный дом.
И двое, что все еще спят там вдвоем.
На улице Сакко-Ванцетти мой дом двадцать два.
Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.
Любовь — это то, в чем я прав и неправ,
И только любовь дает мне на это права.

Любовь — как куранты отставших часов,
И стойкая боязнь чужих адресов.
Любовь — это солнце, которое видит закат.
Любовь — это я, твой неизвестный солдат.

Любовь — это снег и глухая стена.
Любовь — это несколько капель вина.
Любовь — это поезд «Свердловск-Ленинград» и назад.
Любовь — это поезд сюда и назад.

Нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, кто способен нажать на курок.
Моя голова — перекресток железных дорог.

Хочешь, я спою тебе песенку
Как мы вчетвером шли на лесенку?
Митенька с Сереженькой шли в краях,
А в середке Настенька шла да я.

Впереди себя бежал
вверх по лесенке
И такие пел песни-песенки.
И такие пел
песни-песенки.

— Не ворчи, Сереженька, не ворчи!
Ухаешь, как филин в глухой ночи.
Да не ной, Сереженька, ох, не ной —
Холодно зимой — хорошо весной!

— Да я не ною, Сашенька, не ворчу.
Да может быть я, Сашенька, спеть хочу.
Силушку в руках нелегко согнуть,
А вот песенку пока что не вытянуть.

Да помнится ты, Саша, ох, как сам скрипел,
Прежде, чем запел, прежде, чем запел.

Я бегу с тобою по лесенке,
Даже может фору в ноге даю!
Только, может быть, твоя песенка
Помешает мне услыхать свою.

Так бежали мы, бежали
вверх по лесенке
И ловили мы песни-песенки.
И ловили мы
песни-песенки.

— Ой, не спи ты, Митенька, не зевай.
Делай шире шаг да не отставай.
Не боись ты, Митенька, не боись!
Покажи нам, Митенька, чем ты любишь жизнь.

— Да не сплю я, Сашенька, не боюсь!
Да только как прольюсь, сей же час споткнусь.
Я ж наоборот — хорошо пою,
Да ногами вот еле топаю.

Да помнится, ты, Саша, когда сам вставал,
На карачках полз да слабину давал.
А теперь с тобою куда дойдешь?
Жмешь себе вперед, никого не ждешь.

Так бежали мы, бежали
вверх по лесенке,
На плечах несли песни-песенки.
На плечах несли
песни-песенки.

— Ой, не плачь ты, Настенька, не грусти,
В девках все равно себя не спасти.
Вяжет грудь веревкою грусть-тоска…
А ты люби хорошего мужика!

Все — как трижды два, значит — глупости.
А в девках все равно себя не спасти.
Все вокруг груди, как вокруг стола.
Да какие ж, Настя, важней дела?

— Да я не плачу, Сашенька, не грущу,
Да тоску-занозу не вытащу.
А мне от тоски хоть рядись в петлю.
Что мне мужики? Я тебя люблю.

Да я б вокруг стола танцевать пошла,
Да без тебя никак не идут дела.
Сколько ж мне лет куковать одной?
Душу мне до дыр ты пропел, родной.

Так бежали мы, бежали
вверх по лесенке.
Да только как теперь допеть эту песенку?

А зачем допеть? Пел бы без конца.
Без меня ж тебе не спрыгнуть, не выбраться.
Ты же, брат, ко мне
на всю жизнь зашел.
Знаешь сам, что все
будет хорошо.
Как по лезвию
лезем лесенкой
За неспетою
песней-песенкой,
Да как по лезвию
лезем лесенкой
За неспетою песней-песенкой.

Когда мы вдвоем
Я не помню, не помню, не помню о том,
На каком мы находимся свете.
Всяк на своем.
Но я не боюсь измениться в лице,
Измениться в твоем
Бесконечно прекрасном лице.
Мы редко поем.
Мы редко поем,
Но когда мы поем, поднимается ветер.
И дразнит крылом…
Я уже на крыльце.