Владислав Ходасевич - Собрание стихов

А свет мелькнул и замаячил, Колебля дождевую пыль... Но слушай: мне являться начал Другой, другой автомобиль...

Он пробегает в ясном свете, Он пробегает белым днем, И два крыла на нем, как эти, Но крылья черные на нем.

И все, что только попадает Под черный сноп его лучей, Невозвратимо исчезает Из утлой памяти моей.

Я забываю, я теряю Психею светлую мою, Слепые руки простираю, И ничего не узнаю:

Здесь мир стоял, простой и целый, Но с той поры, как ездит тот, В душе и в мире есть пробелы, Как бы от пролитых кислот.

1921

ВЕЧЕР

Под ногами скользь и хруст. Ветер дунул, снег пошел. Боже мой. какая грусть! Господи, какая боль!

Тяжек Твой подлунный мир. Да и Ты немилосерд. И к чему такая ширь, Если есть на свете смерть?

И никто не объяснит, Отчего на склоне лет Хочется еще бродить. Верить, коченеть и петь.

1922

x x x

Странник прошел, опираясь на посох, Мне почему-то припомнилась ты. Едет пролетка на красных колесах Мне почему-то припомнилась ты. Вечером лампу зажгут в коридоре Мне непременно припомнишься ты. Что б ни случилось, на суше, на море Или на небе, - мне вспомнишься ты.

1922

ПОРОК И СМЕРТЬ

Порок и смерть! Какой соблазн горит И сколько нег вздыхает в слове малом! Порок и смерть язвят единым жалом, И только тот их язвы убежит, Кто тайное хранит на сердце слово Утешный ключ от бытия иного.

1921

ЭЛЕГИЯ

Деревья Кронверкского сада Под ветром буйно шелестят. Душа взыграла. Ей не надо Ни утешений, ни услад.

Глядит бесстрашными очами В тысячелетия свои, Летит широкими крылами В огнекрылатые рои.

Там все огромно и певуче, И арфа в каждой есть руке, И с духом дух, как туча с тучей, Гремят на чудном языке.

Моя изгнанница вступает В родное, древнее жилье И страшным братьям заявляет Равенство гордое свое.

И навсегда уж ей не надо Того, кто под косым дождем В аллеях Кронверкского сада Бредет в ничтожестве своем.

И не понять мне бедным слухом, И косным не постичь умом, Каким она там будет духом, В каком раю, в аду каком.

1921

x x x

На тускнеющие шпили, На верхи автомобилей, На железо старых стрех Налипает первый снег.

Много раз я это видел, А потом возненавидел, Но сегодня тот же вид Новым чем-то веселит.

Это сам я в год минувший, В Божьи бездны соскользнувший, Пересоздал навсегда Мир, державшийся года.

И вот в этом мире новом, Напряженном и суровом, Нынче выпал первый снег... Не такой он, как у всех.

1921

МАРТ

Размякло, и раскисло, и размокло. От сырости так тяжело вздохнуть. Мы в тротуары смотримся, как в стекла, Мы смотрим в небо - в небе дождь и муть...

Не чудно ли? В затоптанном и низком Свой горний лик мы нынче обрели, А там, на небе, близком, слишком близком, Все только то, что есть и у земли.

1922

x x x

Старым снам затерян сонник. Все равно - сбылись иль нет. Ночью сядь на подоконник Посмотри на тусклый свет.

Ничего, что так туманны Небеса и времена: Угадай-ка постоянный Вид из нашего окна.

Вспомни все, что так недавно Веселило сердце нам; Невский вдаль уходит плавно, Небо клонится к домам;

Смотрит серый, вековечный Купол храма в купол звезд, И на нем - шестиконечный, Нам сейчас незримый крест.

1922

x x x

Не верю в красоту земную И здешней правды не хочу. И ту, которую целую, Простому счастью не учу.

По нежной плоти человечьей Мой нож проводит алый жгут: Пусть мной целованные плечи Опять крылами прорастут!

1922

x x x

Друзья, друзья! Быть может, скоро И не во сне, а на яву Я нить пустого разговора Для всех нежданно оборву,

И повинуясь только звуку Души, запевшей как смычек, Вдруг подниму на воздух руку, И затрепещет в ней цветок,

И я увижу и открою Цветочный мир, цветочный путь, О, если бы и вы со мною Могли туда перешагнуть!

1921

УЛИКА

Была туманной и безвестной, Мерцала в лунной вышине, Но воплощенной и телесной Теперь являться стала мне.

И вот - среди беседы чинной, Я вдруг с растерянным лицом Снимаю волос, тонкий, длинный, Забытый на плече моем,

Тут гость из-за стакана чаю Хитро косится на меня. А я смотрю и понимаю, Тихонько ложечкой звеня:

Блажен, кто завлечен мечтою В безвыходный, дремучий сон, И там внезапно сам собою В нездешнем счастьи уличен.

1922

x x x

Покрова Майи потаенной Не приподнять моей руке, Но чуден мир, отображенный В твоем расширенном зрачке.

Там в непостижном сочетаньи Любовь и улица даны: Огня эфирного пыланье И просто - таянье весны.

Там светлый космос возникает Под пологом ресниц. Он кружится и расцветает Звездой велосипедных спиц.

1922

x x x

Большие флаги над эстрадой, Сидят пожарные, трубя. Закрой глаза и падай, падай, Как навзничь - в самого себя.

День, раздраженный трубным ревом, Небес надвинутую синь Заворожи единым словом, Одним движеньем отодвинь.

И закатив глаза под веки, Движенье крови затая, Вдохни минувший сумрак некий, Утробный сумрак бытия.

Как всадник на горбах верблюда, Назад в истоме откачнись, Замри - или умри отсюда, В давно забытое родись.

И с обновленною отрадой, Как бы мираж в пустыне сей, Увидишь флаги над эстрадой, Услышишь трубы трубачей.

1922

x x x

Гляжу на грубые ремесла, Но знаю твердо: мы в раю... Простой рыбак бросает весла И ржавый якорь на скамью.

Потом с товарищем толкает Ладью тяжелую с песков И против солнца уплывает Далеко на вечерний лов.

И там, куда смотреть нам больно, Где плещут волны в небосклон, Высокий парус трехугольный Легко развертывает он.

Тогда встает в дали далекой Розовоперое крыло. Ты скажешь: ангел там высокий Ступил на воды тяжело.

И непоспешными стопами Другие подошли к нему, Шатая плавными крылами Морскую дымчатую тьму.

Клубятся облака густые, Дозором ангелы встают, И кто поверит, что простые Там сети и ладьи плывут?

1922

x x x

Ни жить, ни петь почти не стоит: В непрочной грубости живем. Портной тачает, плотник строит: Швы расползутся, рухнет дом.

И лишь порой сквозь это тленье Вдруг умиленно слышу я В нем заключенное биенье Совсем иного бытия.

Так, провождая жизни скуку, Любовно женщина кладет Свою взволнованную руку На грузно пухнущий живот.

1922

БАЛЛАДА

Сижу, освещаемый сверху, Я в комнате круглой моей. Смотрю в штукатурное небо На солнце в шестнадцать свечей.

Кругом - освещенные тоже, И стулья, и стол. и кровать. Сижу - и в смущеньи не знаю, Куда бы мне руки девать.

Морозные белые пальмы На стеклах беззвучно цветут. Часы с металлическим шумом В жилетном кармане идут.

О, косная, нищая скудость Безвыходной жизни моей! Кому мне поведать, как жалко Себя и всех этих вещей?

И я начинаю качаться, Колени обнявши свои, И вдруг начинаю стихами С собой говорить в забытьи.

Бессвязные, страстные речи! Нельзя в них понять ничего, Но звуки правдивее смысла И слово сильнее всего.