Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

Луна, что твой генсек в параличе.

VIII

На склоне лет, в стране за океаном

(открытой, как я думаю, при Вас),

деля помятый свой иконостас

меж печкой и продавленным диваном,

я думаю, сведи удача нас,

понадобились вряд ли бы слова нам:

ты просто бы звала меня Иваном,

и я бы отвечал тебе "Alas".

Шотландия нам стлала бы матрас.

Я б гордым показал тебя славянам.

В порт Глазго, караван за караваном,

пошли бы лапти, пряники, атлас.

Мы встретили бы вместе смертный час.

Топор бы оказался деревянным.

IX

Равнина. Трубы. Входят двое. Лязг

сражения. "Ты кто такой?" -- "А сам ты?"

"Я кто такой?" -- "Да, ты". -- "Мы протестанты".

"А мы -- католики". -- "Ах, вот как!" Хряск!

Потом везде валяются останки.

Шум нескончаемых вороньих дрязг.

Потом -- зима, узорчатые санки,

примерка шали: "Где это -- Дамаск?"

"Там, где самец-павлин прекрасней самки".

"Но даже там он не проходит в дамки"

(за шашками -- передохнув от ласк).

Ночь в небольшом по-голливудски замке.

Опять равнина. Полночь. Входят двое.

И все сливается в их волчьем вое.

X

Осенний вечер. Якобы с Каменой.

Увы, не поднимающей чела.

Не в первый раз. В такие вечера

всё в радость, даже хор краснознаменный.

Сегодня, превращаясь во вчера,

себя не утруждает переменой

пера, бумаги, жижицы пельменной,

изделия хромого бочара

из Гамбурга. К подержанным вещам,

имеющим царапины и пятна,

у времени чуть больше, вероятно,

доверия, чем к свежим овощам.

Смерть, скрипнув дверью, станет на паркете

в посадском, молью траченом жакете.

XI

Лязг ножниц, ощущение озноба.

Рок, жадный до каракуля с овцы,

что брачные, что царские венцы

снимает с нас. И головы особо.

Прощай, юнцы, их гордые отцы,

разводы, клятвы верности до гроба.

Мозг чувствует, как башня небоскреба,

в которой не общаются жильцы.

Так пьянствуют в Сиаме близнецы,

где пьет один, забуревают -- оба.

Никто не прокричал тебе "Атас!"

И ты не знала "я одна, а вас...",

глуша латынью потолок и Бога,

увы, Мари, как выговорить "много".

XII

Что делает Историю? -- Тела.

Искусство? -- Обезглавленное тело.

Взять Шиллера: Истории влетело

от Шиллера. Мари, ты не ждала,

что немец, закусивши удила,

поднимет старое, по сути, дело:

ему-то вообще какое дело,

кому дала ты или не дала?

Но, может, как любая немчура,

наш Фридрих сам страшился топора.

А во-вторых, скажу тебе, на свете

ничем (вообрази это), опричь

Искусства, твои стати не постичь.

Историю отдай Елизавете.

XIII

Баран трясет кудряшками (они же

-- руно), вдыхая запахи травы.

Вокруг Гленкорны, Дугласы и иже.

В тот день их речи были таковы:

"Ей отрубили голову. Увы".

"Представьте, как рассердятся в Париже".

"Французы? Из-за чьей-то головы?

Вот если бы ей тяпнули пониже..."

"Так не мужик ведь. Вышла в неглиже".

"Ну, это, как хотите, не основа..."

"Бесстыдство! Как просвечивала жэ!"

"Что ж, платья, может, не было иного".

"Да, русским лучше; взять хоть Иванова:

звучит как баба в каждом падеже".

XIV

Любовь сильней разлуки, но разлука

длинней любви. Чем статнее гранит,

тем явственней отсутствие ланит

и прочего. Плюс запаха и звука.

Пусть ног тебе не вскидывать в зенит:

на то и камень (это ли не мука?),

но то, что страсть, как Шива шестирука,

бессильна -- юбку, он не извинит.

Не от того, что столько утекло

воды и крови (если б голубая!),

но от тоски расстегиваться врозь

воздвиг бы я не камень, но стекло,

Мари, как воплощение гудбая

и взгляда, проникающего сквозь.

XV

Не то тебя, скажу тебе, сгубило,

Мари, что женихи твои в бою

поднять не звали плотников стропила;

не "ты" и "вы", смешавшиеся в "ю";

не чьи-то симпатичные чернила;

не то, что -- за печатями семью -

Елизавета Англию любила

сильней, чем ты Шотландию свою

(замечу в скобках, так оно и было);

не песня та, что пела соловью

испанскому ты в камере уныло.

Они тебе заделали свинью

за то, чему не видели конца

в те времена: за красоту лица.

XVI

Тьма скрадывает, сказано, углы.

Квадрат, возможно, делается шаром,

и, на ночь глядя залитым пожаром,

багровый лес незримому курлы

беззвучно внемлет порами коры;

лай сеттера, встревоженного шалым

сухим листом, возносится к стожарам,

смотрящим на озимые бугры.

Немногое, чем блазнилась слеза,

сумело уцелеть от перехода

в сень перегноя. Вечному перу

из всех вещей, бросавшихся в глаза,

осталось следовать за временами года,

петь на голос "Унылую Пору".

XVII

То, что исторгло изумленный крик

из аглицкого рта, что к мату

склоняет падкий на помаду

мой собственный, что отвернуть на миг

Филиппа от портрета лик

заставило и снарядить Армаду,

то было -- -- -- не могу тираду

закончить -- -- -- в общем, твой парик,

упавший с головы упавшей

(дурная бесконечность), он,

твой суть единственный поклон,

пускай не вызвал рукопашной

меж зрителей, но был таков,

что поднял на ноги врагов.

XVIII

Для рта, проговорившего "прощай"

тебе, а не кому-нибудь, не всё ли

одно, какое хлебово без соли

разжевывать впоследствии. Ты, чай,

привычная к не-доремифасоли.

А если что не так -- не осерчай:

язык, что крыса, копошится в соре,

выискивает что-то невзначай.

Прости меня, прелестный истукан.

Да, у разлуки все-таки не дура

губа (хоть часто кажется -- дыра):

меж нами -- вечность, также -- океан.

Причем, буквально. Русская цензура.

Могли бы обойтись без топора.

XIX

Мари, теперь в Шотландии есть шерсть

(все выглядит как новое из чистки).

Жизнь бег свой останавливает в шесть,

на солнечном не сказываясь диске.

В озерах -- и по-прежнему им несть

числа -- явились монстры (василиски).

И скоро будет собственная нефть,

шотландская, в бутылках из-под виски.

Шотландия, как видишь, обошлась.

И Англия, мне думается, тоже.

И ты в саду французском непохожа

на ту, с ума сводившую вчерась.

И дамы есть, чтоб предпочесть тебе их,

но непохожие на вас обеих.

XX

Пером простым -- неправда, что мятежным!

я пел про встречу в некоем саду

с той, кто меня в сорок восьмом году

с экрана обучала чувствам нежным.

Предоставляю вашему суду:

a) был ли он учеником прилежным,

b) новую для русского среду,

c) слабость к окончаниям падежным.

В Непале есть столица Катманду.

Случайное, являясь неизбежным,

приносит пользу всякому труду.

Ведя ту жизнь, которую веду,

я благодарен бывшим белоснежным

листам бумаги, свернутым в дуду.

1974

-----------------

Над восточной рекой

Боясь расплескать, проношу головную боль

в сером свете зимнего полдня вдоль