Георгий Голохвастов - Лебединая песня: Несобранное и неизданное

На Черной Речке дом. В сугробы у крыльца
Бегут встречать гостей, — прием готов всегда нам.
Уже шампанское струится по стаканам…
И жадно ищет взор желанного лица.

Все песни табора под гуд басов пропойных
Поют цыганочки – и в звуках беспокойных
То вызов, то мольба, то счастья клич, то боль…

От них вскипает кровь ударом волн прибойных…
Бокал давно забыт… О, кос тяжелых смоль!
О, глубь истомных глаз с огнями молний знойных!

Еще тобою полн, томлюсь в бреду счастливом;
Не вижу никого в присутствии твоем;
Стихи, зажженные взволнованным огнем,
И брызжут, и блестят, как искры под огнивом.

Но не стоим ли мы над морем пред отливом?
Где упоенность грез?.. Всё чаще, с каждым днем
Мы, свидясь, ищем слов… Мы время сознаем…
Нет счастья прежнего в блаженстве молчаливом.

Исчезла тайна встреч. И в расставаньях нет
Печали сладостной… Созрел любви расцвет,
И чуется, что страсть, солгав, пойдет на убыль…

Послушай, верить ли угрозам злых примет?
Дай мне уста твои – их спросим!.. И не губы ль,
Всегда правдивые, дадут прямой ответ.

Как спутник, здесь со мной мой пасмурный недуг –
Утраченной любви привязчивое горе.
С ним сердцу тишь нужна, как иноку в затворе,
А юга блеск и зной в нем будят лишь испуг.

Какой чудесный край! Зубчатый полукруг
Сапфирных гор царит в лучащемся просторе,
Пылает красочно под вечным солнцем море,
Где парус выгнутый под свежим ветром туг.

Везде дыханье роз; и мчатся по ущелью
И вьются лепестки багряною метелью,
И мается земля в томительном жару.

Медовых месяцев хмельному новоселью
Торжествовать бы здесь, где, как в чужом пиру,
Нет места горькому любовному похмелью.

В природе дремлющей безлюдных побережий,
Угрюм, всегда один, скитался он с утра,
А в синих сумерках садился у костра,
Чиня ослабший лук иль порванные мрежи.

Печально делалось у молчаливой вежи…
О, в одиночестве тоска порой остра!
И снилась женщина, нежнее, чем сестра,
Истомные глаза и голос детски-свежий.

Струился тихий свет из лунного ковша, –
И, полный грез, он брал свирель из камыша,
Тугими пальцами с трудом ища отверстий.

Рождалась песнь… И ночь внимала, не дыша,
Как в страстных жалобах безмолвной душной персти
Молилась, плакала и маялась душа.

В завьюженной глуши ни праздничного звона,
Ни песни девичьей. Застывший воздух сух,
Наглажен снежный наст; и мертвой мглой набух
Угрюмый низкий свод седого небосклона.

Ворвется ветер в тишь, промчится и с разгона
Поземицей метет с сугробов тонкий пух
Да вдруг угрюмая, как нелюдимый дух,
Слетев, прорежет муть тяжелая ворона.

Урочно месяца проглянет серп кривой.
Идет беззвучно ночь и стелет ужас свой,
Знобит и до костей прохватывает холод.

И если вдруг дохнет тоскливый волчий вой,
То даже радостно, что хоть живучий голод
Еще не побежден в пустыне снеговой.

Верхом, Цимисхий ждет у шумных вод Дуная,
С ним пестрая толпа вельмож, солдат и слуг;
Звенит оружие, бряцает сталь кольчуг,
И ржаньем тишина разбужена степная.

Под латами царя одежд парча цветная;
Забрало легкое из тонких светлых дуг
Он поднял, глядя в даль. Там волны режет струг,
Упрямую корму в их пену окуная.

С веслом, как все гребцы, причалил Святослав;
В рубахе с поясом, он прост, но величав, –
К вчерашнему врагу он прибыл безоружен.

В глазах – фиордов синь, за ней – железный нрав;
Навис на ухо чуб, и, сажен меж жемчужин,
В серьге рубин горит, на солнце запылав.

Простилась холодно. Враждою губы сжаты…
Рванули лошади, и долго стук колес
Ловил я, глядя в даль. А рядом старый пес,
Обоим преданный, стоял, как виноватый.

Я выстрадал разрыв… Безжалостна была ты…
Но мне свободы миг отрады не принес…
В отлив забудет ли про холод волн утес?
В разлуке каждой есть дыхание утраты.

Как счастье памятно! Как всё полно вокруг
Тобой, потерянный, озлобившийся друг,
От первых светлых дней до горького обмана…

Но вечер грустный гас. Блеснул слезами луг,
И закурилась мгла ползущего тумана,
Как будто дым поплыл свечей, задутых вдруг.

Качает ровный ход крестьянской одноколки;
Ступает мерно конь, не чувствуя вожжи,
Лишь озабоченно ременные гужи
Поскрипывают в лад с движеньем конской холки.

Я гость в родных местах. Уютные проселки
Так сердце радуют; все, кажется, межи
Я знаю с детских лет. В разливе спелой ржи
Мне вновь по-дружески кивает колос колкий.

А вечер близится. Рассыпалась роса,
Широко разлилась заката полоса
Подтеком розовым линяющего ситца.

Над тайной сумерек пустынны небеса;
Лишь в дальний поздний путь плывет большая птица.
А мне – как хорошо! – до дому полчаса.

В душе ни ропота, ни горьких сожалений…
Мы в жизни знали всё. Мечтавшийся давно
Расцвет искусств – был наш. При нас претворено
Прозрение наук в триумф осуществлений.

Мы пили творчества, любви, труда и лени
Изысканную смесь, как лучшее вино,
И насладились мы, последнее звено
В цепи взлелеянных судьбою поколений.

Нахлынул мир иной. С ним новый человек.
Под грубым натиском наш утонченный век
В недвижной Красоте отходит в область мифов.

А мы, пред новизной не опуская век,
Глядим на пришлецов, как некогда на скифов
С надменной жалостью смотрел античный грек.

Мне ветра поцелуй глаза обжег слегка –
И сразу я прозрел. Как не было печали!
Смеялся майский день, и в солнечные дали
Манил весенний гул, как зов издалека.

Пернатых певчий слет звенел средь ивняка,
И птицы радостно друг друга окликали;
На брачном празднике томился цвет азалий,
И страстный поиск был в полете мотылька.