Георгий Голохвастов - Лебединая песня: Несобранное и неизданное

К призванью своему, певцы, вернемся ль снова?
Пойдем ли с неводом чудесного улова,
Вселенской жизнью вновь для песен завладев?

Когда душа светла и всё любить готова,
Тогда певуча мысль, и радостен напев
В свободном трепете окованного слова.

Блестящий временщик счастливых лет Фелицы,
От Государыни Потемкин уходил,
Раздумчиво держась за поручни перил:
Всё больше холода в речах Императрицы.

И вдруг зажегся взор. Не обе ли столицы
Жужжат о Зубове, о смене двух светил?..
По лестнице взбегал, румян, как мальчик мил,
Новейший фаворит стареющей Царицы.

Кивнув с небрежностью, он кинул, подойдя:
«Что новенького, князь?..» Как жгучая струя,
Развязность брызнула в сановную суровость.

В усмешку искривив надменных губ края,
Светлейший выронил: «Сейчас одна лишь новость,
Что вверх идете вы, а вниз спускаюсь я».

Чиста, в неведеньи порока и стыда,
У врат бессмертия, ты рай отвергла, Ева,
Без робости вкусив с таинственного древа,
Как Змий нашептывал, запретного плода.

Чадорожденья скорбь… И страдный пот труда…
Но как чудесны дни весеннего пригрева,
И теплый пар земли, и щедрый всход посева,
И первый детский крик, ворвавшийся сюда.

Благословенна жизнь! И ею обладанье –
Твое извечное пред нами оправданье:
Как радостно дышать, любить и постигать!

Ты, променявшая блаженство на страданье,
Ты, женщина, жена и смертных пра-прамать,
Познанья жаждой ты согрела мирозданье.

Приносят Ангелы благую весть напева,
Звездою путь волхвов чудесно озарен:
Предвечный, Слово-Бог, смиренно воплощен
В младенце, дремлющем в убогих яслях хлева.

Непостижимый плод бессемейного чрева,
Издревле чаянье народов и племен.
Достойно радуйся, Славнейшая из Жен,
Завета Нового источник – Приснодева.

Как ослепительна, как радостна мечта!
В страстях погрязший мир спасает Чистота,
Карает Девственность поверженного Змия.

Нам в жизнь бессмертную открывшая врата,
Благословенна будь, пречистая Мария,
Возлюбленная Мать Спасителя Христа.

Дай перекинуться хоть беглыми словами
С тобою, молодость далекая моя…
Печально стало здесь. Старинные друзья
В редеющем кругу поникли головами.

А прежний мир цветет бессмертными правами:
Кипенье сил и чаш, налитых по края,
Мечты и женщины… Там утро бытия,
Подруги первые, мы праздновали с вами.

Дерзанья жадные… И путь для них широк.
Мельканье лиц и встреч, и звон певучих строк,
И прихоти любви, одни других чудесней.

Я знаю, – смерть всему сулил недобрый Рок,
Но верю радостно, что там с поминной песней,
На тризне юности, не буду одинок.

– «Нам воля к жизни – бог. Мы – только ухищренье
Слепого творчества в котле природных сил,
И плоти трепетность, как и огонь светил, –
Лишь горсти вещества бездушное горенье…» —

Так Образ Божий в нас изгладило презренье,
Так чудо бытия рассудок оскорбил
И тайну смерти свел на торжество могил…
Утратил человек бессмертья озаренье.

Влачит двуногий зверь худого мира плен;
Он – бренное звено в цепи бесцельных смен,
Потомок мертвецов и мертвых прародитель.

Отверженец небес, земли абориген,
Он без следа, навек, как праха жалкий житель,
Добычею червя вернется в общий тлен.

Корзины овощей; прилавки птицы битой;
В ушатах устрицы; лотки сыров, колбас.
Горит меж персиков и яблок ананас;
Здесь рыбой веет зной, там – дыней духовитой.

Волнами ходит гул. А сколько пестроты-то!
Без облачка небес лазоревый атлас;
Всё в пятнах солнечных. И плещет в яркий час
Здоровый, сытый быт заботой деловитой.

Толкаются, спешат. Зазывы торгаша,
И мелких денег счет, и спор из-за гроша,
Да вдруг по мостовой телеги грохот тряский.

И, жизни трепетной биением дыша,
На эти голоса, и запахи, и краски
Откликнуться спешит беспечная душа.

Смотрите, – всё в цвету! Томленье лепестков,
Медовый аромат и лепет шелестенья…
О, радость бытия на празднике цветенья,
Где в каждом венчике – для брачных ласк альков.

Приоткрывая глубь душистых тайников,
Не ведая стыда, цветы полны смятенья,
И запах сладостный бесстрастного хотенья
Сзывает мудрых пчел и праздных мотыльков.

О, что людская страсть, с ее призывной ложью,
Пред этой радостной, бесхитростною дрожью,
Трепещущей, как звон в отзывном хрустале.

В ней светлый гимн любви возносится к подножью
Престола Вышнего и всюду по земле
Благоуханием разносит славу Божью.

Он не искал небес. Он в шири поднебесной
Всё осиял лучом глубокого ума
И людям дал устав, земной, как жизнь сама,
Вседневной мудрости, прямой и полновесной.

Но откровения внушаются чудесно…
Где хочет – веет дух: пред светом дрогнет тьма,
Улыбкой вечною согреется зима,
А косность смертная – надеждою воскресной.

Так вечной тайны смысл раздумчивый мудрец
В наитии раскрыл для дремлющих сердец,
Обетованное для мира прозвучало.

И словно в мраморе слова насек резец,
Когда он возвестил: «В рожденьи – не начало».
И тихо досказал: «А в смерти – не конец».

Всё глуше сердца стук. Всё тише дум броженье.
И странно чуток дух, свободный от забот…
Он чует плавный ход светящихся высот,
Он слышит темных бездн исконное движенье.

И сладостно томит его изнеможенье, –
Сливаются в одно и этот мир, и тот;
Обоим он сродни. И в свой водоворот
Влечет его светил беззвучное круженье.

Ни явь, ни жизнь, ни сон… Он в пламенном бреду.
Всё вкруг него, лучась, вращаясь на ходу,
Стремится, мчится в даль по пламенной орбите.