Джон Китс - Письма

ДЖ. Г. Р. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ

О, тех дней простыл и след...*

{* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.}

Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря":

Души бардов, ныне сущих...*

{* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.}

Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на пригорке

твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству

Джон Китс.

10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

19 февраля 1818 г. Хэмпстед

Дорогой Рейнолдс,

Я подумал, как радостно можно провести жизнь: прочитать однажды страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать, вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг известной зрелости, всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие персты, сотканные из эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы, устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения. Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок из взрыхленного эфира, всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев! Наши устремления издавна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто "блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина испытывает большее наслаждение от близости? Благородие восседать подобно Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш голод, а роса - наш жажду.

Вот на какие мысли навела меня, дорогой Рейнолдс, красота утр; пробудившая во мне тягу к праздности. Я не читал книг - утро сказало мне, что я прав; я думал только о красоте утра - и дрозд выразил мне одобрение, словно сказал вот что:

Ты, чье лицо жгла зимней ночи стужа...*

{* Перевод Сергея Сухарева см. на с. 165.}

Теперь-то мне ясно, что все это - пустое мудрствование (хотя, может быть, и недалекое от истины) ради оправдания собственной лености; посему я не буду обманывать себя, будто человек может сравняться с Юпитером. Хватит с него и того, что он состоит при олимпийцах простым поваренком или скромной пчелой. Неважно, прав я или нет, лишь бы только снять с твоих плеч груз времени хоть ненадолго.

Твой любящий друг

Джон Китс.

11. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ

27 февраля 1818 г. Хэмпстед

Печально, что читателю моих стихов предстоит бороться с предубеждениями: это угнетает меня сильнее чем самая жестокая критика какого-либо отрывка. Вероятнее всего, что в "Эндимионе" я перешел от детских помочей к ходунку. В поэзии для меня существуют несколько аксиом: вы увидите, как далеко отстоит от меня их средоточие. Первое: я думаю, что поэзия должна изумлять прекрасным избытком, но отнюдь не странностью; она должна поражать цитате, воплощением его собственных возвышенных мыслей и казаться почти что воспоминанием. Второе: проявлениям ее красоты нельзя быть половинчатыми - захватывать у читателя дух, но оставлять его неудовлетворенным. Пусть образы являются, достигают зенита и исчезают за горизонтом столь же естественно, как движется по небу солнце, озаряя читателя предзакатным торжественным великолепием, прежде чем на него снизойдут блаженные сумерки. Однако куда легче предписывать поэзии, какой она должна быть, нежели творить ее самому, и это приводит меня к следующей аксиоме: если поэзия не является столь же естественно, как листья на дереве, то лучше, если она не явится вовсе. Как бы ни обстояло дело с моими собственными стихами, меня неудержимо тянет к новым просторам - и

"О, если б Муза вознеслась, пылая!" {1}

Если "Эндимион" сослужит мне службу открывателя - что же, наверное, надо этим довольствоваться. У меня вволю причин для этого, ибо, слава господу, я в силах читать и, возможно даже, понимать Шекспира до самых глубин. Кроме того, я уверен, что у меня есть немало друзей, которые в случае моей неудачи отнесут всякую перемену в моей жизни и характере скорее за счет скромности, чем высокомерия; они объяснят это не раздосадованностью, что меня не оценили по заслугам, а желанием укрыться под крыльями великих поэтов. Мне не терпится увидеть "Эндимиона" напечатанным, дабы забыть о нем и идти дальше!