Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

Повез, раскачиваясь на весу,
Колесо к колесу, колесо к колесу.

Шестьдесят верст, семьдесят верст,
На семьдесят третьей — река и мост.

Динамит и бикфордов шнур — его брат
И вагон за вагоном в ад летят.

Капуста, подсолнечник, шпалы, пост.
Комендант прост, и пакет прост.

А летчик упрям и на четверть пьян.
И зеленою кровью пьян биплан.

Ударило в небо два крыла,
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.

Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.

От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула, — плывет Москва.

Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.

С размаху земля навстречу бьет.
Путая ноги, сбегался народ.

Сказал с землею набитым ртом:
— Сначала пакет — нога потом.

Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва,

И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.

Письмо в грязи и крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.

Прочел, о френч руки обтер,
Скомкал и бросил за ковер:

— Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам.

1922

Никогда не перестану удивляться
Девушкам и цветам!
Эта утренняя прохладца
По белым и розовым кустам…
Эти слезы листвы упоенной,
Где сквозится лазурная муть,
Лепестки, что раскрыты удивленно,
Испуганно даже чуть-чуть…
Эта снящаяся их нежность,
От которой, как шмель, закружись!
И неясная боль надежды
На какую-то возвышенную жизнь…

1920

Нно́чь-чи? Со́н-ы. Прох?ла́дыда
Здесь в алле́йеях загалохше?-го сады,
И доно́сится то́лико стон'ы? гитта́оры:
Та́ратинна-та́ратинна-tan…

«Милы́лый мо-и́ — не? сердься:
Не тебе мое горико?е се́рдыце —
В нем Яга навари́лыла с перы?цем я́дыды
Чёрыну?ю пену любви́».

«Ми́лылыя — я сыча́сталив.
Задыхаясь задуше́н?ной страстью,
Все твои повторю за тобо́ю? я муу?уки,
То́лико?бы с се́рдыцем?бы в лад».

Ах, нно́чь-чи? Со́наны. Прох?ладыда
Здесь в аллейеях загалохше?го сады…
И доносится то́лико стон? (эс) гит-та́рарары
Тарати́н?на
Та́ратина
Tan…

1922

Телеграмма пришла в 2.40 ночи.
Ковровый тигр мирно зверел,
Пока его хозяин,
дребезжа на одной ноте,
Истерически носился от окна до дверей.

В окно был виден горячий цех.
Хозяин бекасом бегал поджарым
И вдруг споткнулся о тигровый мех
Под статуей негра с матовым шаром.

И вдруг
в окне,
будто в первый раз,
Правду увидел, народ услышал,
И тут-то открылся ему без прикрас
Этого зрелища тайный смысл:

Те же искры как будто не те ж.
Казалось, в цеху ковали мятеж,
Казалось, под грохот и перезвонцы
В копоти черной всходило солнце.

И снова бег по мерцающей зале,
Где всё очужбинилось — дверь ли, стена ль…
Вот опрокинул вазу азалий,
Вскрикнул, опомнился и застонал;

Вот он зажег матовый шар,
Подъятый статуей негра;
Вот потащил, по тигру шурша,
Чемодан с наклейкою «Montenegro»,

И стал швырять, метать, кидать
Бумаги… Червонцы… Метелицу меха…
Стиснул руки. Спросил: «Куда?»
Ответил: «Некуда!» — и уехал.

И вьется за ним серебристая пыль.
Ветер утих. Полумесяц ярок.
Но черным видением автомобиль
Умчался, уменьшаясь в рубиновый фонарик.

Таланов был из заводчиков третий,
Но первый и даже первейший плут.
А впрочем — что вам в его портрете?
Всё равно его скоро убьют.

Рушился мир из «сакса» и «севра».
День
вставал
мглист.
Уже погодка серая от севера
Сыпала красный октябрьский лист.

Уже агитаторы железною речью
Наспех расковывали цеха,
Уже миллионы вставали навстречу
Ленину и ЦК.

1924–1926

Ѐхали каза̀ки, да ехалѝ казаки,
Да ѐхали каза-ha?-ки, чубы̀ па̀ губа̀м.
Ехали казаки ды на башке? па?пахи,
Ды на̀б'шке папахи че̋рез До̀н да̀ Куба̀нь.

Ску̀лы непобри́еты, между-зуба̀ми у̀гли,
П'коленям лея̀? навара̀чивает — Но. Эх.
Ко̀нскѝе грѝевы ды от крови? па?жухли,
Ды плыло са̀ло от обстре?ла в я́звы́ и гно́й.

До̀бре, лошадѝеха, что вышла?ат набѐга̀,
Опалило поры?хом, смердю́чье полымё́.
То̀льк што̀ там за̀втря-ды наш жизь?ка?пейка,
Ды не дорубит ша̀шыка̋-дохало̀пнет пу́лемёт.

Ко̀ни, вы коняэги, винто̀вки мѐж уша́ми;
Сивою кукушко?й переклика̀лись подковы̀.
По степу барханы, ды на бархан ем?шаны,
Ды на емшан «татарыкѝ» да сѝва̀й ковы́ль.

Гайда-гайда-гайда-гайда га̀й да́лара̋йда̀
Гайдая̀ра-гайда̋дида гай да̀ лара̋. (Свист)
По степу барханы, ды на бархан ем?шаны,
Ды на емшан «татарыкѝ» да сѝва̀й коо?выль.

1924 (первая редакция)

Цветные дымы в пятый час.
Из дыма, сурика и загара
Возникла сусальная церковь заката,
Каплями колоколов сочась;
Но декоративная кутерьма
Восходит к ликам Николы, Корнея,
Всё голубее, серее, чернее
В ладанный оседая дурман.

На феерию, точно в гости к боженьке,
Зрительный зал автобуса полз;
Огромыхнул сифонные бочки
Ассенизационный обоз;
И знаменитый нищий с широкой славой,
Какой позавидует лучший поэт,
Культяпкой ловил толпу на обед:
«Братишечки! Доктор! Архитектор!
Бакалавр!»

Чертики, пищащие «уйди-уйди-у»,
Пузырились, высунув красные жала;
Цветными огнями их отражала
Асфальтированная земля.
Но по-над тучей башня Кремля,
Шахматную повторяя ладью,
С галкой, устало прикрывшей веко,
Являла пейзаж X века.

1927

Дол
Сед.
Шел
Дед.

След
Вел —
Брел
Вслед.