Шломо Клейман - Напевы русской алии

на палубе, в танке,

с горя, по пьянке,

в Хулоне, в Совьене,

на креслах в салоне,

в позах небрежных

у телевизора

граждане свежие,

безукоризненные...

Что ж, без оглядки

пропита жизнь,

не надо, ребятки,

о жизни тужить нам,

неважно, что только

она лишь одна,

и выпита горько

чуть не до дна,

а важно ...

во рту вот противная сушь,

и то, что порю я

какую-то чушь...

неважно, что многого

нам уж нельзя,

но, взявшись за руки, друзья,

но, взявшись за руки...

но, взявшись ...

ну это же просто доводит до слез,

въевшийся в мозг

застарелый склероз...

но, взявшись ...

но, за руки взявшись,

не станем, друзья,

о прошлом несбывшемся

сладостно выть,

не надо, ребятки,

о прошлом тужить,

и плакать не надо,

что с прошлым впридачу,

у женщин за пазухой

вместе со сдачей мы,

ладно, не надо,

не надо, друзья,

всегда повторять

чего нам нельзя,

мол, это - нельзя,

а того - не положено,

хотя, если хочется,

может, и можно нам,

важно лишь только

сберечь от беды,

до или после,

иль вместо еды,

но право же, больно уж

все это там сложно,

не надо, не надо,

друзья, если можно,

а надо бы...

а надо бы, братцы,

чего-нибудь спеть,

чтоб сердце настроить,

чтоб душу согреть,

чтоб про мелькнувшую

жизни грозу,

и под навернувшуюся

от водки слезу...

Вначале

Как чудно все, как ново,

я млею, я дурею,

и как всего здесь много,

продуктов и проблем,

но много, слишком много

здесь солнца и евреев,

и ужас, как нестрого

насчет запретных тем

Как страшно нам, когда мы

в летах и в дебютантах,

когда все не по нашему

и слов двух не связать,

и все должны мы сами,

с забытыми талантами,

как в драке рукопашной,

утершись, наступать

Странно, очень странно,

как тешась и блефуя,

я променял вслепую,

как девку на жену,

огромную, так нужную мне

родину чужую,

на крошечную, чуждую,

и все ж таки, - свою

Трудно, очень трудно

нам сызного рождаться,

смиряясь, не сломившись,

себя переломать,

от сновидений трудно

утром отрываться

и перед днем нависшим,

вцепившись, устоять

Жарко, очень жарко,

я плавлюсь, испаряюсь я,

жалко, так не во время

все обратилось в пыль,

там во время не думал я,

тут во время не маялся,

там во время не умер я,

тут во время не жил

Сложно, все так сложно,

не злюсь, не протестую,

давно ты для закалки

нам дал урок один,

мой Господи, мой Боже,

тебе здесь салютуют

идущие на свалку

поколения пустынь

Поздно, очень поздно,

жду дочку, черт, зверею я,

я как бы весь в занозах,

с ума схожу совсем,

сложно, очень сложно

здесь с солнцем и евреями,

и ужас как безбожно

насчет запретных тем

Ола хадаша

("ола хадаша" - ударение на последнем слоге -- на иврите -

"новая репатриантка")

Не вспоминает,

ни сил, ни желаний,

не вспоминает,

чем кончилось там,

в той жизни болотной

это суетное

сопритирание,

до сладостной рвоты

взаимостирание,

самозабвенное,

в себя откровенное

очковтирание

Да, говорит мне,

за все мы в ответе,

но так и не вспомнила

яростный ветер,

в мерзлом рассвете,

ветер бездомности,

ветер изгнания,

вздыбивший гору

карточных домиков,

переломавший

до основания

крепости стройные

скромных желаний,

и забросавший

всем в назидание

клочья разорванных

надвое жизней,

слипшихся судеб

в наивности книжной,

в почву горючую

нужной и чуждой

новой отчизны,

в души прохладные,

благополучные,

мягко-безжизненные...

Услады сезона

лучших сортов,

в избытке гормоны

у местных скотов

Под вой одиночества

в койке скрипучей,

игрушка пророчества

жутко живучего

В горле приглушеннй

шепот замерз,

душка-подушка,

подружка для слез

Никто не в накладе,

не мил и не люб,

зубы в помаде

от закушенных губ

Задорная стрижка,

внутри - западня,

сердце - ледышка,

улыбка - броня

Каблучков кастаньеты,

до чего ж хороша,

чудо диеты,

ола хадаша

Плач-парад новых репатраинтов

Пиджаки и галстуки

Мы были инженерами, учеными серьезными,

того изобретая, что вам и не понять,

статьи и книги наводняя равенствами сложными,

мы брались и Америку догнать и перегнать

Как рвались в кандидаты мы, потом в лауреаты мы,

с искусством акробатов мы, забыв покой и лень,

и чтобы подкормившись бы ученными зарплатами,

науку приподнять бы нам на новую ступень

Береты и галстук-бабочки

Мы были пианистами, певцами,портретистами,

поэтами, артистами, ну, в общем,- соль земли,

и сотрясая люстры в залах верхними регистрами,

искусство мы народу торговали, как могли

Одетые скромно

Мы были там завбазами, завскладами, завмагами,

кормильцами обкомов и ОБХСС,

и сотворяя чудеса, были просто магами,

нам жизнь была наукой и искусством, как не сесть

Кожанки и френчи

Мы были замполитами, потом космополитами,

которых заклеймили мы за лживый менделизм,

который мы явили, как агенты недобитые,

которых добивали мы, как сионистских крыс

Всеобщий плач

Мы все, что надо, строили и все, как надо, рушили,

нам скажут,-мы- да здравствует!, а велят, так - долой!

себя клеймить готовы мы, как гадов и двурушников,

что сало русское жуют, а в лес глядят чужой

Во всем мы были верными и всюду лезли первыми,

всегда необходимые, без нас не обойтись,

и в буднях пятилеток в битвах с правыми и с левыми

за недоперестроенный в боях капитализм

Страны могучей правильные, нужные евреи,

своей неверной родины верные сыны,

и, претворяя в жизнь - и в смерть - бессмертные идеи,

семье народов братских были очень мы нужны

Песенка о Машиахе

(Машиах --ударение на втором слоге - на иврите -- "мессия")

Как были дики мы тогда,

в злые древние века,

просто темный, косный и упрямый сброд,

но Бог решил нас обуздать

и лихо перевоспитать

в образцово-показательный народ

Не для того, - он нам сказал,

вас из Египта вызволял,

страну такую вам, паршивцы, даровал,

чтобы вы служили им,

глупым идолам чужим,

а не мне, кто вас так мудро направлял

Он угрожал, он укорял ,

он угождал, пугал, карал,

но как назойливо, как жалко ревновал

к нелепо слепленным божкам,

увы, Господь, всесущий сам,

искусство ваяния совсем не признавал

Он был для нас не просто Бог,

он был блестящий педагог,

и в педагогике он был, ну просто бог,

учил всему, что нам отвратно,

запрещал все, что занятно,

научить же нас, как жить, так и не смог

И натерпепвшись с нами вдоволь,