Шломо Клейман - Напевы русской алии

Шломо Клейман

Напевы русской алии

(Алия -- ударение на последнем слоге - на иврите означает репатриацию в Израиль, дословно -- восхождение. Под русской алией понимают выходцев из бывшего Советского Союза)

У других

Гром и скрежет спозаранку,

бодрый мусорный парад,

я сегодня - будто с пьянки,

пульс в затылке бьет в набат

Вой сирен визгливо-страстный,

фара встречная слепит,

я сейчас - взрывоопасный,

я сегодня - как с цепи

Все. Застряли. Глухо. Стали.

кулаками -- по рулю,

я же, люди, не из стали,

я ж кого нибудь убью

На меня, друзья, с упреком

не глядите, - я не псих,

может, чуточку с заскоком,

может, нервный за троих

Не поите меня пивом

и не гладьте по спине,

мне сегодня - все противно,

все сегодня - не по мне

Так всегда, - как из загранки,

словно в мир зеркал кривых,

все здесь - будто наизнанку,

все не так, как у других,

У других -- размах и дали,

ширь, раздолье и простор,

у других -- всего навалом,

диких рек, лесистых гор,

у других -- мираж равнинный,

не пройдешь, не обойдешь,

а у нас - клочок пустыни,

да и тот идет под нож

А у нас -- клочок пустыни,

хвостик с кляксой посреди,

но клочок тот и поныне

рвут за хвостик на клочки,

а у нас -- песок горючий,

камни, чахлость, пыль столбом,

у других -- снежок скрипучий,

зябнут ивы над прудом,

У других -- душой примерз ты

к легкой дымке над рекой,

к алой зорьке, а с березкой

прямо как с чужой женой,

у других гроза вдруг грянет

меж черемух и рябин...

а у нас -- парная баня,

либо же - сухой хамсин

А у нас -- хамсин безбрежный,

ярость жара, месть небес,

вырасти березку прежде,

после обниматься лезь,

землю привези вначале,

удобряй, полив настрой,

у других же -- нет печали,

вымахнет сама собой

У других - земля - отчизна,

с молоком, с горшка, в крови,

мать, быть может и капризная,

кормит соками земли,

у других - ты сын в законе,

на груди и под крылом,

а у нас -- ну как ребенок,

ты ж ей - будто бы отцом.

А у нас -- в тревогах странных

ограждать, остерегать

от окрестных хулиганов

и одну не оставлять,

а у нас - больная тема

как сберечь, не дать сожрать,

у других же - нет проблемы,

мол, на кой мы..., что с нас взять...

У других -- с мечтой, с душою,

щедрость, лихость, жизнь -- игра,

секс, как минимум, - с княжною,

падать - разве что с коня,

у других -- всем сердцем настежь,

все бери, - коли найдешь,

а у нас -- он будет счастлив,

если выторгует грош

А у нас -- бедняге худо,

плохо очень - потому,

что его соседу, другу

чуть получше, чем ему,

а у нас -- к другим подастся,

поглядеть, почем у них,

у других -- штаны продаст он,

с другом выпить - у других

А у других -- все чинно, стройно,

ах, май дарлинг, о, ма шер,

и общаются пристойно,

и достойно -- фак ю, сэр,

у других -- все честь по чести,

звон бокалов, блеск речей,

а у нас - галдеж совместный,

кто крикливей, тот умней

А у нас - галдеж совместный

и хуцпа исраэлит*...

все, мы едем наконец-то...

- Куда прешь, козел, бандит!

А у нас -- ведь грубияны...

- Ты что, спишь там, идиот?

У других, в нормальных странах,

все у них наоборот

У других..., э, да разве можно сравнивать...

* "хуцпа исраэлит" -- -- ударение на последнем слоге - на иврите -

"израильское нахальство" - расхожее выражение.

Мы и они

Давно позабыты

невероятные

первые звонкие дни,

и все ж непонятны нам

и незанятны,

эти, ну в общем, - они

Кого-то боятся,

чего-то стыдятся,

о чем-то там глотки дерут,

зачем-то бастуют,

за что-то воюют,

чего-то врагам отдают

Про что-то судачут,

по ком-то там плачут

в разболтанной их суете,

чего-то пророчут,

о чем-то лопочут

на долбанном их языке

Их хриплый ядрит

в гортани першит,

как изжога в обрыганном сне,

в этой блудной, сумбурной

и без-русско-культурной

Израиловке, их стране

Их пышные встречи,

и сладкие речи,

нас, скисших, не в силах пронять,

на позывы участья,

призывы к участью,

в злочастьи на все - наплевать...

Так, от льстивых наветов,

и душевных увечий

защитилось бессильем рабов,

спесью русских газет,

красотой русской речи

наше гетто русских жидов

Ставши грудой забавной

человеческой пыли,

долг теперь наш им -- только один

заплатив сыновями,

вымирай, обессилев,

поколение российских пустынь

Но живучи мы,

каплями дегтя разбросанные,

от Хайфы до Брайтона Бич,

надменные, косные,

всюду несносные,

их упованье и бич

Так стонет и кается,

прячась стыдливо

от Бога своих праотцов,

в себе копошащееся

нетерпеливо,

гетто

русских

жидов.

Споемте, друзья...

Чего б нам такое, хлопцы, запеть,

чтоб сердце расстроить,

чтоб душу задеть,

чтоб про мелькнувшую

жизни грозу,

и чтобы скупую мужскую слезу

обильно пустить

и запить для порядку,

а после сурово размазать украдкой

Неважно, что было,

иль было, иль нет,

что сбылось, что сплыло

в дорожный кювет,

ведь не было нас,

когда пули свистели

в ту темную ночь,

и не мы там сидели

у тесной печурки,

где бился огонь,

и в нежном задоре

не нам

одинокая пела гармонь,

чтоб вышли мы в море

уже, наконец,

а не брели, как в тумане, домой,

не мы там сморкались

в платок голубой,

что падал печально

с опущенных плеч,

мелькнув за кормою,

той ранней порою

не нам обещала Катюша сберечь

чего-то такое,

и сердцу еще не хотелось покоя,

и билось оно еще без перебоев,

хоть пить мы могли,

как заправские гои...

Тогда еще были мы

жизни наследниками,

лезли в тролейбусы

и не в последние,

и не случайно

сидим мы печальные,

не у костра -

у телевизора,

граждане новые,

безукоризненные...

Неважно,что было,

неважно,что будет,

неважно, что многого

больше не будет,

а важно:

что дождик стучится в окошко,

скребутся на сердце

нудные кошки,

обрыдло всю ночь им

слушать кручинный,

хрип петушинный,

и храп беспричинный,

стыдливый мужчинный,

скребутся на сердце

глупые кошки,

рвутся наружу,

на волю, гулять,

им, блудным, так надо

по крышам Гренады,

под вой серенады,

плакать, стонать

в паре с гитарою

сказочки старые

про лунные ночи,

про черные очи,

про шаль,

дивный стан,

и как нежная длань

отворяет

ой да потихоньку калитку,

конечно, и прочее,

что, как физзарядка,

волнует нам кровь,

с которой так гладко

рифмуют любовь

там, - в горной палатке,

и в тесной землянке,