Николай Позняков - Преданный дар: Избранные сихотворения.

<���На этом собственно «История моего рода» обрывается, дальнейший текст носит мемуарный характер, см. ниже. – Е.В>

Проверять достоверность происхождения и родства дворян Позняковых трудно, да и нет нужды: в таких историях всегда больше легенд, чем истины, но легенда, по бессмертным словам о. Павла Флоренского, «…это очищенная в горниле времени от всего случайного, просветленная художественно до идеи, возведенная в тип сама действительность». На котором варианте тибетского языка «Пунцук» означает «достигший совершенства», не смогу сказать; однако слово взято не с потолка: в 1661 году калмыцкий хан Пунцук принял за себя и весь калмыцкий народ (sic!) присягу на верность московскому царю и при этом целовал образ Будды. Перемещение сюжета в середину XIV века доверия вызывает мало, хотя важно ли это? Часто ли мы вспоминаем, что Наполеон провел в Москве вовсе не всю зиму, а только 36 дней?.. Кто жил в России, тот знает, что провести в Москве месяц с небольшим – вовсе не синоним слову «перезимовать».

Также нет особой нужды выяснять, кто, кем и кому среди дворян Позняковых приходился в конце XVIII века (тем более это трудно, что фамилия писалась то как «Позняков», то как «Поздняков»); куда интересней, что наш герой, поэт Николай Сергеевич Позняков (не только поэт, но об этом потом) достоверно был прямым потомком грибоедовского героя, генерал–майора П. А. Позднякова – владельца того самого театра на Никитской, где некогда режиссером был Сила Сандунов. Хотя достатки в доме были, видимо, уже не те, что сто лет назад, но учился поэт в едва ли не лучшей в Москве частной гимназии.

О гимназических годах Познякова известно мало, хотя кое–какие автобиографические фрагменты в архиве мы находим. Такой, к примеру, отрывок из не целиком сохранившейся повести «Тень креста»:

…Жила она в доме б. Саввинского подворья, на Тверской "в заброшенном доме возле акрополя скифов", как выразился я в своей шутливой поэме о десятой музе – Кино, поэме, напечатанной в журнале “Пегас”. Этот журнал издавался кинофирмой Ханжонкова, редакция его помещалась в доме Саввинского подворья: в этом доме в 1915 году началась моя литературная карьера, – если не считать альманаха "Круговая чаша", изданного в 1913 году десятью поэтами складчину. Здесь был принят первый мой сценарий "Огненный дьявол", главную роль в котором играла Вера Холодная. Под огненным дьяволом разумелась, конечно, любовь, и герой, поэт, декламировал там строчки:

Что знаем мы о Познякове в Италии, в Германии, во Франции? Очень мало. В Париже он пережил самую сильную любовь в своей жизни. И мы знаем из написанных (уже мертвому другу) по-французски писем, что тот погиб в мотоциклетной катастрофе в 1934 году. Думаю, рано или поздно эти письма будут опубликованы. Но дело это, пожалуй, не самое срочное, Пока что нужно вернуть Познякову имя в поэзии. Ведь в Берлине (то ли в 1922 году, то ли в 1928 – определить пока не удается) одна книга стихов у него все-таки вышла. Но тут случилась большая незадача: Поз(д)няковых в русской культур не один, не два, не три… Судите сами. Внимание будущих исследователей надо привлечь к тому, что поэт Н. С. Позняков смешиваем в литературоведении с однофамильцами: таковы Николай Степанович Позняков (1878-1942?), танцовщик и хореограф (известен его портрет работы К. С. Сомова, с которым, как и с М. А. Кузминым, у него была связь); детский поэт Н. И. Позняков (1856-1910), печально знаменитый как изобретатель экслибриса для своей библиотеки («Эта книга украдена у Н. И. Познякова»); автор книги стихотворений «Облетевшие мысли» (М., 1913) Ник. С. Поздняков – и это еще не полный список. Наверное, все они родственники (или наоборот?). Нас это едва ли касается, лишь бы не отписывали стихи однофамильцам.

В Париже Позняков старался быть неприметен. Но иногда записывал свои впечатления от города, даже по-русски. И талант прозаика у него был немалый:

Улица Алезиа – совсем особенная улица, даже в этом огромном Париже, где каждая часть города, каждая улица имеет свое опреде­ленное лицо. Прямая, широкая, засаженная деревьями, она имеет в себе что-то устарелое и провинциальное. Большие, новые доходные дома – «полный комфорт», – мастерские с выцветающими вывеска­ми, слепые корпуса фабрик, маленькие кафе, откуда несется стук бильярдных шаров, – и элегантные бары с оранжевыми стульями под зонтиками, как-то странно сливаются здесь в одно целое. Здесь од­новременно чувствуется и трудолюбивый рабочий Париж, и близость разгульного Монпарнасса с его футуристическими художниками и длинными, светловолосыми, богатыми северными девами, и скуповатая серьезная основательность француза-буржуа, под старость лет ушедшего от дел и живущего на свою ренту. Съестные лавки полны здесь продуктами самых разнообразных цен, так как по утрам их наполняют и жены бедных рабочих и ремесленников, и кухарки богатых господ; в кафе можно выпить, одинаково не вызывая удивления, и стакан дешевого красного вина, и лучшее английское виски; в окнах магазина выставлены рядом и рабочая серая рубашка в 15 фр., и шелковый галстук в 100 фр. На ушу против метро в большом кафе Зейер сидят важные люди, в старомодном крахмальном белье и в черных костюмах, и читают «Ле Матен»; «молодые патриоты» продают свои платки при выходе из церкви старым, почтенным дамам. И тут же рядом молодые парни в каскетках продают Юманите и весело издеваются над золотой молодежью – так что всё это дело часто кончается свалкой и вмешательством полиции.

Ну, а из Парижа в Испанию – зачем?.. Сохранилась скверная фотография еще молодого Познякова в Испании, на фоне Пиреней. Там он одет в советскую форму, в пилотку.

Значит – приказали. А тут не спрашивают – зачем.

Теперь можно продолжить цитату с того места, где обрывается «История моего рода».

Я приехал в Испанию в январе месяце 1938 года. В то время въезд в Испанию был строго запрещен, но ехать пришлось нелегально. Помню из города Перпиньян мы выехали ночью на огромной машине, позади которой были привязаны наши большие чемоданы один из которых был полон автоматическими пистолетами и патронами к ним. Внутри машины кроме шофера помещался я и четы других советских товарища, сердце у меня было неспокойно: хотя я не знал, что среди французской пограничной стражи тоже имеются свои люди, однако легко было нарваться и на чужих. Сначала дорога шла по равнине, потом стала подниматься в гору. Было совсем тем­но. Снопы фар вырывали какие-то скалы, иногда погружаясь в черные пропасти, но вот впереди показался свет. Машина затормозила к нам подошел французский таможенный чиновник, шофер нагнула к нему и что-то тихо сказал, тот махнул рукой и машина двинулась снова. Вот и всё – мы в Испании.