Борис Ручьев - Стихотворения и поэмы

...Как лихоманку, перенес я детство,
за годы боль и страх переборол,
И перешли навеки мне в наследство
скала, река и рыжий мой орел.

В ту пору небо рдело не сгорая,
рос город в зорях, в грохоте, в дыму,
прогнав орла из каменного края
как будто по веленью моему.

Строители! Удар, так без отдачи,
под солнцем — жарко, жарко — при луне.
Я был сто тысяч первым, а удача —
дождем летела в руки и ко мне.

Мне говорят: дворцам гранита мало...
Вот — перфоратор, шнур и десять дней.
В какую полночь — горстью аммонала
скалу орлов я вырвал до корней?

Я ладил скрепы каменной плотине,
работу принимая, словно бой,
и забурлила речка по долине
рекою полноводной голубой.

И за пять лет — ни много и ни мало —
за сердце, за работу и за гром
ты, Родина, мне руки подымала,
одаривала словом и добром.

Вот только я орла не вижу снова...
И если вы найдете клок крыла,
до ржави черно-рыжего, сухого,-
скажите мне, родные, про орла.

Я подожду. На север — облаками
летит гроза, осеребрив траву.
Так и живу я в городе из камня
и до ста лет, пожалуй, доживу.

Тихо сгасли звезды-недотроги
по ручьям, разбившим легкий лед.
Зяблики спустились на дороги
и совсем забыли про полет.
Скоро вся окрестность похмелела,
солнце становилось на ребро,
и шатались сосны, по колено
в снежной пене горных погребов.
Закачалась речка, льды срезая,
переправы руша, и на льду
заметался, закружился заяц,
зимогор, почуявший беду.
Грудь разбил и окровавил губы
и от боли лег, а из-за скал
грозно выходили лесорубы,
город мой дымил в крутые трубы,
синим пеплом снег пересыпал.

Дом мой ледоколом на причале
лег от города и до реки.
Ровно в полдень в двери постучали
легким топорищем земляки.
Самый старший повстречал поклоном,
поднял зайца со своей груди,
отдал мне и наказал спокойно:
— Зверь исходит кровью. Отходи...
Только и сказал я: — Не просите...
В дом прошел; не слыша никого,
зайца положил на синий ситец,
на подушки, к солнцу головой.
Приходил с забоев вечерами
и сидел над койкой до утра,
в белые повязки кутал раны,
в желтые листы целебных трав.
А об этом со смешною лаской,
тихо, тихо, будто не дыша,
матери рассказывали сказки
всем светлоголовым малышам.
В полдень приходили металлисты,
школьники кричали у дверей,
и дарили ягодник-трехлистник
девушки с цветных оранжерей.
В полночь в окнах просыхали стекла,
и, шаги прохожих затая,
до зари заглядываясь в окна,
город весь на цыпочках стоял.
А часы стучали, льдины прели,
десять раз по ним прошла заря,
в комнате остались от апреля
серые листки календаря.

На заре проснулся длинноухий:
выгнул спину, к солнцу прыгнул сам,
длинные повязки легким пухом
разметал по каменным углам.
В эту пору площади дрожали
от колес саженных и подков.
В праздничных нарядах горожане
рудобоев в горы провожали
открывать созвездья рудников.
Через все мосты и перевозы,
через каждый лог и перевал
понесли железные обозы
черный хлеб и белый аммонал.
Самородным золотом каймлены,
плыли ровно, ветру вперекат,
длинные багровые знамена
у пехоты горной на руках.
А посбочь дороги, через скалы,
через ямы, не касаясь дна,
пыль вилась да вершники скакали,
кайлами звеня о стремена.
И когда сирены протрубили
далеко, у самых облаков, —
увидали все на битой пыли
изразцовый след автомобилей,
гусениц рубцы да сечь подков.
Был короткий от разлуки вечер,
незаметно канувший во тьму;
полушалками окутав плечи,
удивились женщины ему.
Школьники вернулись в стежки улиц
и не замечали сгоряча,
что эскадры в лужах потонули,
мельницы разбились на ручьях.
Но уже в кострах на горных тропах
обтекали пеной котелки.
Будто в день всемирного потопа
диким спотыкающимся скопом
звери пробивались на белки.
Бурей завывали волчьи стаи,
лось ревел, и задыхалась рысь
так, что в красных глотках клокотали
пеной отраженные костры.
И, гремя моторами, по следу,
через все разливы полых рек
шел на труд, на битву и победу
нежный-нежный сердцем человек.

Когда бы мы, старея год от году,
всю жизнь бок о бок прожили вдвоем,
я, верно, мог бы лгать тебе в угоду
о женском обаянии твоем.
Тебя я знал бы в платьицах из ситца,
в домашних туфлях, будничной, такой,
что не тревожит, не зовет, не снится,
привыкнув жить у сердца, под рукой.
Я, верно, посчитал бы невозможным,
что здесь, в краю глухих полярных зим,
в распадках горных, в сумраке таежном
ты станешь красным солнышком моим.
До боли обмораживая руки,
порой до слез тоскуя по огню,
в сухих глазах, поблекших от разлуки,
одну тебя годами я храню.
И ты, совсем живая, близко-близко,
все ласковей, все ярче, все живей,
идешь ко мне с тревогой материнской
в изломе тонких девичьих бровей.
Еще пурга во мгле заносит крышу
и, как вчера, на небе зорьки нет,
а я уже спросонок будто слышу:
«Хороший мой. Проснись. Уже рассвет...»
Ты шла со мной по горным перевалам,
по льдинкам рек, с привала на привал.
Вела меня, когда я шел усталым,
и грела грудь, когда я замерзал.
А по ночам, жалея за усталость,
склонясь над изголовьем, как сестра,
одним дыханьем губ моих касалась
и сторожила сон мой до утра.
Чтоб знала ты: в полярный холод лютый,
в душе сбирая горсть последних сил,
я без тебя — не прожил ни минуты,
я без тебя — ни шагу не ступил.
Пусть старый твой портрет в снегах потерян,
пусть не входить мне в комнату твою,
пусть ты другого любишь, — я не верю,
я никому тебя не отдаю.
И пусть их, как назло, бушуют зимы, —
мне кажется, я все переживу,
покуда ты в глазах неугасима
и так близка мне в снах и наяву.

Прощевай, родная зелень подорожная,
зори, приходящие по ковшам озер,
золотые полосы с недозрелой рожью,
друговой гармоники песенный узор.
На последней ставке нашего прощанья
стисну всем товарищам руки горячо.
Сундучок сосновый с харчем да вещами
правою рукою вскину на плечо.
И тогда — в минуту самую отчальную —
проводить до улицы да за пустыри
выходи, которая всех подруг печальнее,
в распоследний, искренний раз поговорить.
Дорогая, слушай... До своей околицы —
никогда парнишку не ходи встречать.
От тоски по городу извела бессонница,
манит город молодость, далью грохоча.
Может, не встречаться нам с прежнею улыбкою,
ты — мои из памяти выметешь слова,
песни колыбельные будешь петь над зыбкою,
моего товарища мужем называть.
Только помни: близким и далеким часом,
если пожалеешь, что не шла со мной,
встречу тем же самым парнем синеглазым,
без обиды в сердце назову женой.
................................................
Взмокла на платочке кромка вырезная...
Девушка осталась у родных краев...
Принимай парнишку с синими глазами,
город дымноструйный, в ремесло свое!