Иван Котляревский - Энеида

Сробев, Эней глядел тихоней.
Яга отвесила поклон
И старику без церемоний
Сказала: «Не серчай, Харон!
Чего кричишь — куда, мол, прете?
Мы разве по своей охоте?
Нужда нас привела сюда.
Не узнаёшь? Ведь я — Сивилла.
Спасибо, что не съездил в рыло.
Бранишься, лаешься — беда!

Не ерепенься ты впустую.
Утихомирься, не бурчи!
Ты видишь ветку золотую?
Теперь послушай, помолчи».
И ну плести рассказ подробный —
Зачем пустилась в мир загробный,
К кому, с чего, почто, как, с кем…
Харон же, снизойдя к пришельцам,
Гребнув четырежды весельцем,
Каюк причалил между тем.

Немедля со своей Сивиллой
В челнок ввалился пан Эней.
Рекой зловонной и унылой
Поплыли в пекло поскорей.
В расщелины вода втекала,
Сивилла юбку подтыкала,
Эней боялся утонуть.
Харон зато на ту сторонку
Так быстро перегнал лодчонку,
Что не успеешь и моргнуть.

Спросив за греблю пол-алтына,
Старик зажал деньгу в горсти.
Проезжих высадил он чинно
И показал, куда идти.
Рука с рукой пустились вместе,
Прошли, должно быть, сажен с двести;
Глухим бурьяном луг зарос;
И вдруг попятились в испуге:
В бурьяне том лежал муругий
О трех главах свирепый пес.

Залаял грозно трехъязыкий,
Вот-вот ухватит за бока.
Троянец, испуская крики,
Хотел уже задать стречка.
Яга собаке хлеб швырнула
И глотку мякишем заткнула,
За кормом погнался барбос.
Анхизов сын, прикрывшись шапкой,
Тихонько затрусил за бабкой
И ноги кое-как унес.

Эней дивился преисподней.
Совсем не то, что этот свет:
Куда мрачней и безысходней!
Ни звезд, ни месяца там нет.
Там зыблется туман великий,
Там слышны жалобные крики.
Анхизов сын оторопел,
Увидя, сколько душам грешным
Грозило мук в аду кромешном,
Какую кару кто терпел.

Смола, живица, нефть кипели,
Под ними полыхало, страх!
И, словно в огненной купели,
Сидели грешники в котлах.
Им воздавали полной мерой,
Бурлящей обливали серой,
Не уставали их терзать.
Какие чудеса там были —
Пером я описать не в силе
И в сказке не могу сказать.

Панов за то и мордовали
И припекали в свой черед,
Что людям льготы не давали,
На них смотрели, как на скот.
Паны за то дрова возили,
В болотах очерет косили,
Носили на растопку в ад.
Их черти сзади подгоняли,
Железным прутовьем шпыняли
Кто отставал — был сам не рад.

Калеными рожнами спины
И животы безумцам жгли,
Что, в смерти собственной повинны,
Из мира не спросясь ушли.
Им под бока ножи совали,
Кипящим варом обдавали,
Чтоб не спешили умирать.
Для них придумывали муки,
Дробили в тяжких ступах руки,
Чтоб не решались убивать.

Лгуны лизали сковородку.
Дрожавшим за свое добро
Богатым скрягам лили в глотку
Расплавленное серебро,
А тех, что сроду не женились
Да но чужим углам живились,
Тут черти вешали на крюк,
За бренное цепляя тело,
Которое грешило смело,
Не убоявшись этих мук.

Панов, подпанков крепко секли,
Не различая но чинам.
Досталось по заслугам в пекле
Всем, без разбора, старшинам.
Тут ратманы и бургомистры,
Все те, что на расправу быстры,
Цехмейстеры и писаря,
И судьи, и подсудки были,
Что денежки с людей лупили,
Свой суд неправедный творя.

Разумники и филозопы,
Что любят напускать туман,
Попы, монахи, крутопопы, —
Чтоб знали, как учить мирян,
Чтоб не гнались за медяками,
Чтоб не возились с попадьями, —
Горели в адовом огне.
Чтоб звезд всезнайки не хватали,
Ксендзы, как жеребцы, не ржали, —
Держали их на самом дне.

Мужья, что женам потакали,
Прибрать их не могли к рукам,
На свадьбы часто отпускали,
Чтоб за полночь гуляли там,
Чтоб новобрачных провожали
Да в гречку с кем-нибудь скакали,
В больших рогатых колпаках,
В котлах, где клокотала сера,
Теперь сидели для примера
С тугой повязкой на глазах.

Родители, что не пеняли
Своим ленивым сыновьям,
Их баловали, выхваляли
Да гладили по головам, —
В кипящей нефти здесь варились:
Ведь сыновья с дороги сбились,
Трепали за чубы отцов
И смерти им желали скорой,
Чтоб с кладовых сорвать затворы
И отпереть замки ларцов.

Здесь были те, что речью сладкой
Смущали девушек тайком
И в окна по стремянке шаткой
Неслышно крались вечерком,
Обманывали, улещали,
Клялись и сватать обещали,
Стремясь к желанному концу,
А девушки от перечеса
До самого толстели носа,
Да так, что срам идти к венцу.

Все купчики, что с неклейменым
Аршином, с речью разбитной
На шумных ярмарках с поклоном
Сбывали свой товар гнилой;
Вьюны, пролазы, обиралы,
Мазилы – пачкуны, менялы,
Ростовщики и шинкари,
И те, что сбитень разливали,
И те, что ветошь продавали,
Все торгаши и корчмари.

Головорезы, прощелыги,
Бродяги, плуты, болтуны,
Все сводники и забулдыги,
Гадальщики и колдуны,
Разбойники и живодеры,
Мошенники, пропойцы, воры
Кипели в огненной смоле;
А цех мясницкий, цех скорняжный,
Цех шерстобитный, цех портняжный
Сидели всяк в своем котле.

Была здесь шляхта и мещане,
Паны здесь были, мужики,
Неверные и христиане,
И молодежь, и старики;
Здесь был богатый и убогий,
Здесь был прямой и колченогий,
Здесь были зрячие, слепцы,
И тьма военных и гражданских,
Казенных множество и панских,
Попы, миряне, чернецы.

Эхма! Лукавить нет охоты.
Солгав, лишь попадешь впросак.
Томились в пекле рифмоплеты.
Немало было там писак.
Великую терпели муку
За то, что нагоняли скуку.
Полон татарский — их удел!
Вот так и наш браг обожжется,
Что пишет, не остережется.
Да ведь кой черт бы утерпел!

Там страхолюдную фигуру
Поджаривали, как шашлык.
Стеснять бесчестную натуру
Корыстолюбец не привык.
Ему и медь за шкуру лили,
И распинали на кобыле;
Пришлось на вертеле торчать
За то, что рукопись чужую,
Нарушив заповедь восьмую,
За деньги отдавал в печать.

Сынок Анхизов отшатнулся,
Чуть-чуть подальше отошел;
На казнь он снова натолкнулся,
Иное зрелище нашел:
Он караван увидел женский,
Что в бане жарился гееннской.
Кричали на чем свет стоит!
Ревмя ревели поголовно,
Визжали, голосили, словно
С кутьи у них живот болит.

Девчата, бабы, молодицы
Себя не уставали клясть;
Свой род, житье и вечерницы,
Весь мир они костили — страсть!
Сажали их на сковородки
За то, что были верховодки,
Мудрили, ладили свое.
Хоть муженьку и неохота,
Да жёнке, вишь, приспичит что-то.
Ну как не ублажать ее?