Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений

Несчастна, но горда жена
Богатого сеньора.
Как долго молится она
Под сводами собора!
Иль на балконе, на гранит
Облокотясь лениво,
По целым дням она молчит,
Одна, грустна, красива…
Но ночь… и ждет гондолы
И ловит каждый лепет
Канала об уступ…
Чьи это баркаролы,
Изящный стан и трепет
Упорных, наглых губ…

Когда он в Риме жил – то хлеба
И зрелищ он не вымолял;
На отмелях его видало небо,
А он – начало всех начал.

А в Средние Века, суровый,
Он жил в алхимии мечтах,
Вотще искал источник жизни новой
В кабалистических огнях.

Но был он и толпы гигантом-демагогом:
Жег, как Кальвин; как Гус, был сам сожжен.
Он был певцом – Гомер, ведь это он.

В течении веков он претворялся в многом:
Он – мыслящий, готический собор,
И океан спокойный, и кондор.

В стужу лапландец едет на ловлю,
Едет Клитукко на утлой байдарке.
«Вот, – говорит, – я жене приготовлю
Славные с моря подарки».

Холодно, холодно в синем просторе;
Ветер ловца сквозь доху пробирает;
Берег – пустынный, пустынное море,
Льдины вдали проплывают.

В лодке Клитукко рыба трепещет;
В море, как нерпа, ныряет байдарка;
Рыбарь визжит от удачи и плещет
Веслами. Трудно. И жарко.

Видит он дым, струю голубую.
Море рычит и швыряет валами.
Будет он прыгать и рыбу сырую
Рвать всей семьею зубами.

Есть в Тироле сеть ущелий,
Где не бродят пастухи,
Не слыхать свирельих трелей,
Не помяты стадом мхи.
Пять хребтов остроконечных,
Словно лезвие ножа,
Расползлись в извивах вечных
От угрюмого кряжа.
Шесть меж ними трещин вьется,
Шесть ручьев по ним смеется.

Это мертвые драконы
Тяжко брюхом разлеглись.
Зубья каменной короны
В небо голо поднялись,
У застывших в глыбах трупов,
Как щетина, по бокам
На уступы вниз с уступов,
По гигантским ступеням,
Лес ползет мохнатых елей
До глубин глухих ущелий.

Стены их близки и плоски,
Мох их бархатный пятнит,
Неба узкая полоска
Извивается, бежит;
Цепко впились в камни ели,
Темь кидают с высоты…
Так и мнится – эти щели
В глубь прорезали кроты
Иль волшебники мечами
Проломали меж горами.

Шесть ручьев из скал отвесных,
Шесть лукавых и живых,
В глубине прорезов тесных,
Разрывая глубже их,
Змейкой, змейкой серебрятся,
Водопадами звенят,
С черной галькою струятся,
С елью глупой говорят,
Слух ей рокотом ласкают,
Злобно корни подмывают.

Тот клубок зловещих трещин
И утесистых хребтов
Лапой Черта был окрещен
У тирольских мужиков.
Очень, очень было жутко,
Очень дико было там:
Там и днем пройти не шутка,
А не то что по ночам.
Эту местность все не любят,
Даже леса там не рубят.

Там звучат все звуки ново:
Будто кто-то ловит их,
Пересмеивает слово
В звуках странных и других.
Горы снова их подхватят,
Звякнет где-то будто сталь,
По верхам леса раскатят
Звук растущим шумом вдаль,
Воды булькнут, забормочут
И лавина прогрохочет.

Чуть ступил – к земле приникнул –
Слышно, тихо подо мхом
Кто-то пискнул и хихикнул
Ядовитым голоском,
За спиною кто-то шуркнул,
Веткой хлопнул по руке,
Где-то кто-то под нос буркнул,
Стон раздался вдалеке,
Стон девический, молящий,
И коза мелькнет из чащи.

По ночам же лес подманит
Да как схватит темнотой,
Завлечет и задурманит
Серебристою водой…
И молчит… а в самой гуще
Вдруг всё разом зашумит,
Задрожит лесная пуща,
Кто-то в ухо зарычит,
Гаркнет черный с бородою
Вот над самой головою.

На полянках пляшут феи,
Молодые ведьмы в круг;
Месяц светит; корчась, змеи
Обвивают мрамор рук;
Средь листвы мильоны блесток,
Гномы шмыгают в кустах,
А придешь на перекресток
Двух ущелий – там монах,
Весь закутан, очень длинный,
Бродит тропкою пустынной.

Есть там камень, черный, мшистый,
Со значками по бокам…
В кости раз играл нечистый,
Эту кость и бросил там.
Счастья нет кому иль страху,
В полночь к камню пусть придет
К молчаливому монаху
И знакомство с ним сведет.
Нужно взять с собою кошку
И от Библии застежку.

Из пещер гиганты-сони
Рыжекудрые встают,
Их мечи, щиты и брони
Весят ровно двести пуд.
Нагремят они довольно
За ночь свалкой удалой,
Копья их, как колокольни,
Голос их, как рев морской.
Их кулак не меньше хаты,
А руками горы сжаты.

Раз охотник Люгер ночью,
Пробираясь в тех местах,
Одного видал воочью
Великана на горах.
Как на этого детину
Поглядел он, так и стал.
Тот с вершины на вершину
Тенью черною шагал,
И, ломаясь, вниз в провалы
Из-под ног катились скалы.

А старушка Минна гнома
Раз поймала под кустом;
Развязала короб дома,
Где ж он в коробе пустом?
Горько плакала старушка:
Ведь несла она домой
Там телятину и сушки,
И поел всё карлик злой!
А еда была не Минны,
А старушки Вильгельмины.

Мальчик Генрих заблудился
В Лапе Черта прошлый год,
На шесть дней запропастился.
Отыскал его народ.
Он лежал, совсем изранен,
На скале, один, без сил…
Был он очень бледен, странен,
Ничего не говорил…
И теперь он всех боится,
Всё молчит и сторонится.

Так что все в округе знали,
Что недоброе там есть.
Если парни пропадали,
Иль коровы, где – Бог весть, –
Иль жена закон забыла,
Иль кто в церковь не ходил –
Не без Лапы Черта было
Дело – всякий говорил.
И вопрос за камельками
Обсуждался стариками.

Мальчик Генрих!
Бедный малый,
Что ты скрыл в своих очах?
Расскажи, что ты, усталый,
Видел, слышал в тех горах?
Генрих, Генрих! Мать не слышит,
Громко твой отец храпит,
Гретхен тоже ровно дышит,
Всё вокруг глубоко спит:
Стулья, кресла, ружья, платья,
Бог не спит лишь у Распятья.

Мальчик Генрих! Расскажи же,
Я чужой тебе, но друг,
Сядь со мною рядом, ближе,
Прогони ночной испуг…
Я – бродяга-подмастерье,
Я – портняжка-весельчак,
Собираю я поверья,
Дурню шью из них колпак,
Ленты алые девицам,
Нас дурачить мастерицам.