Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений

О добродетели и о вещей натуре
Платоник с циником беседовали строго.
Акрополь вырезался на лазури
И солнца много-много…

Платоник начал свой словесный поединок:
«Не думаешь ли ты, что то, что кругло – кругло?»
Шла девушка с корзиною на рынок,
Лицо красиво, смугло.

И циник отвечал: «Так мыслю. Не иначе».
Еще красавица прошла с большим кувшином
Платоник рек: «Добро – добро тем паче».
Спит море. Пахнет тмином.

Но циник возразил: «Добро – всё, что угодно!»
Играющие в мяч выходят из-под арки.
«Добро и зло привносим мы свободно»…
А ветер мягкий, жаркий.

Жил шах, великий Мадпадар,
В своей стране по милосердью Бога.
Имел он плешь, слонов и много
Халатов, жен и бахтиар.
И как ни правил он, все, кто его встречали,
«Да здравствует наш шах!» – ему всегда кричали.

Гулял он утром по садам,
Сидел подолгу за Кораном,
Обедал днем и за кальяном
Звал мудреца по вечерам.
Он не любил войны, не предавался риску
И по ночам к себе на час брал одалиску.

Раз двух провинций высох грунт
И не внесли они налоги.
«Повесить всех мужчин за ноги, –
Рек шах, – и кончен будет бунт».
И тотчас же, во исполненье шахской мысли,
Все неплательщики вниз головой повисли.

Шах Мадпадар раз захворал,
Не помогло ему лекарство,
И он пред смертью сыну царство
И званье шаха завещал.
«Не знаю я, за что, — сказал при том шах шаху, –
Мне благодарным быть всесильному Аллаху».

Жил музыкант когда-то,
Жил с лютней музыкант;
Его любил, как брата,
Угрюмый, знатный гранд.

Звенеть на струнах лютни
Тот сам, грустя, любил,
А музыкант лишь плутни
С девицами водил.

Длиннее ночи стали
Под осень… Гранд скучал.
В печи дрова трещали
И освещали зал,

Рождали отдаленья,
Пугая и маня,
Мгновенные виденья
При бликах от огня,

А ночи тьма так жадно
Приблизилась к окну,
Неведома, громадна.
Как жутко одному.

Расстроенный и скорбный,
Взял тихо лютню гранд
И крикнул, чтоб проворный
Явился музыкант.

Тот звонко по ступеням
Взбежал в пустынный зал…
«Сыграем песню теням», –
Нахмурясь, гранд сказал.

Под звуки замечтался,
Поникнул гранд челом,
И пел бедняк, смеялся,
Что тени всё кругом.

Как тени, все созданья
Бегут во временах…
Что наши все познанья?
Ничтожество и прах!

Пред ямой гробовою
Мы сами тень одна…
У гранда под рукою
Тут лопнула струна.

Сказал он: «Перестанем.
Что, правда, мы грустим?
Мы песню славе грянем
И шпагой зазвеним!»

И пел бедняк, что чаще
Лишь мучит слава глаз,
Всё в славе преходяще,
Всё портит злостью нас,

Уходит, оставляя
Над нами смех, она…
У гранда тут вторая
Порвалася струна.

Сказал он: «Нет, не надо!
Что славы лживый вид?
Пусть донне серенада
На лютне зазвучит».

И пел бедняк, что скупы
На ласки жены к нам,
Что донны очень глупы
И тягостны мужьям;

Есть шип на всякой розе,
И с умной донной жить –
Всю жизнь в красивой позе
Пред нею надо быть.

Как мы бы ни старались,
Обманет донна нас…
Тут струны оборвались
У гранда все зараз!

Сказал бедняк, повеса
С смеющимся лицом:
«Споем про трепет леса,
Про молодость споем,

Про месяц, что так светел,
Про моря злой бурун…»
Но гранд ему ответил:
«На лютне нету струн…»

В Париже голод раз настал:
Народ стал нищ, а был лишь беден.
Кардинал Ришелье сказал:
«Придется удвоить число обеден».
Мадам Шеврез на пышный бал
Не променяет сумрак храма.
Кардинал Ришелье сказал:
«Печально. Но будет другая дама».
Кюрэ Урбан молву снискал,
Что он для дам небезопасен.
Кардинал Ришелье сказал:
«Сожгите Урбэна – не будет басен».

Пред отпертым окном, любуясь, как красиво
Заката луч багрит граненое стекло,
Усатый мушкатер пьет мюнхенское пиво.
А в комнате уже темно.

Рапира длинная с витою рукоятью,
Ботфорты тяжкие, позвякиванье шпор
И сброшенный кафтан. Сам мушкатер к Распятью
Подолгу обращает взор:

«Пусть на дуэли мне не одолеть маркиза,
Пусть жид, мой ростовщик, получит всё с меня,
Но пусть скорей придет хорошенькая Лиза,
Чертовка милая моя…

За это луидор я брошу вон тем нищим!»
И, покрутив усы, веселый мушкатер
В кисете шелковом, в штанах, за голенищем
Напрасно ищет луидор.

Ах, руина была молодою…
В вихре танцев звенел этот зал,
Разноцветною знати толпою
И улыбками дам он блистал.

Этот замок упорно когда-то
Отбивался от штурма врагов,
Здесь в воротах сражались солдаты,
Был завален убитыми ров.

Казематом та башня бывала:
В подземелья был паж заключен.
Дочь барона его целовала,
И узнал это старый барон.

А теперь здесь пастух утомленный
В жаркий полдень под сводами спит
Или путник, в мечты погруженный,
Долго бродит, глядит и грустит.

В Генуе, в гетто угрюмом,
Где подвижной Израэль
Бродит с галденьем и шумом,
В улице узкой, как щель,
С умной и ласковой Сарой
Жил, занимая чердак,
Вечно-задумчивый, старый,
Мудрый раввин Исаак.
Старшая дочь его, Хая,
Ходит к синьорам стирать,
Мера, дочурка меньшая,
В кухне должна помогать,
Сын его, Борух, сгибает
Спину за вечным шитьем,
Сам Исаак изучает
Тору и ночью и днем.

Кто молчаливей и скромней
Послушника Джордано?
Он над Писаньем много дней
Не разгибает стана,
Пред юной девой капюшон
Он опускает низко,
Уставу всех вернее он
Блаженного Франциска.
Но ночь… и ряса спала,
Под бархатом камзола
Кинжал хороший скрыт;
В тьме узкого канала
Неслышная гондола
По черни вод скользит.