Владимир Маяковский - Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

В радио
    белой Европы
лезьте,
   топот и ропот:
это
  грозит Москва
мстить
   за товарища
           вам.
Слушайте
     голос Рыкова —
народ его голос выковал —
стомиллионный народ
вам
  «Берегись!»
      орет.
В уши
      наймита и барина
лезьте слова Бухарина.
Это
  мильон партийцев
слился,
   чтоб вам противиться.
Крой,
  чтоб корона гудела,
рабоче-крестьянская двойка.
Закончим,
     доделаем дело,
за которое —
     пал Войков.
  

В любом учреждении
         есть подхалим.
Живут подхалимы,
        и неплохо им.
Подчас молодежи,
        на них глядя,
хочется
   устроиться —
         как устроился дядя.
Но как
   в доверие к начальству влезть?
Ответственного
       не возьмешь на низкую лесть.
Например,
     распахивать перед начальством
                 двери —
не к чему.
    Начальство тебе не поверит,
не оценит
     энергии
        излишнюю трату —
подумает,
    что это
        ты —
            по штату.
Или вот еще
     способ
        очень грубый:
трубить
   начальству
        в пионерские трубы.
Еще рассердится:
        — Чего, мол, ради
ежесекундные
      праздники
           у нас
               в отряде? —
Надо
     льстить
     умело и тонко.
Но откуда
    тонкость
        у подростка и ребенка?!
И мы,
  желанием помочь палимы,
выпускаем
     «Руководство
           для молодого подхалимы».
Например,
     начальство
         делает доклад —
выкладывает канцелярской премудрости
                 клад.
Стакан
   ко рту
      поднесет рукой
и опять
   докладывает час-другой.
И вдруг
   вопль посредине доклада:
— Время
    докладчику
         ограничить надо! —
Тогда
      ты,
    сотрясая здание,
требуй:
   — Слово
        к порядку заседания!
Доклад —
     звезда средь мрака и темени.
Требую
   продолжать
           без ограничения времени! —
И будь уверен —
        за слова за эти
начальство запомнит тебя
              и заметит.
Узнав,
   что у начальства
           сочинения есть,
спеши
   печатный отчетишко прочесть.
При встрече
     с начальством,
            закатывая глазки,
скажи ему
     голосом,
        полным ласки:
— Прочел отчет.
       Не отчет, а роман!
У вас
     стихи бы
      вышли задарма!
Скажите,
    не вы ли
        автор «Антидюринга» * ?
Тоже
     написан
      очень недурненько. —
Уверен будь —
       за оценки за эти
и начальство
     оценит тебя
           и заметит.
Увидишь:
    начальство
         едет пьяненький
в казенной машине
           и в дамской компанийке.
Пиши
   в стенгазету,
         возмущенный насквозь:
«Экономия экономии рознь.
Такую экономию —
         высмейте смешком!
На что это похоже?!
         Еле-еле
со службы
     и на службу,
            таскаясь пешком,
начканц
    волочит свои портфели».
И ты
  преуспеешь на жизненной сцене —
начальство
     заметит тебя
           и оценит.
А если
   не хотите
        быть подхалимой,
сами
     себе
     не зажимайте рот:
увидев
   безобразие,
        не проходите мимо
и поступайте
        не по стиху,
           а наоборот.
  

Хожу,
   гляжу в окно ли я —
цветы
   да небо синее,
то в нос тебе
     магнолия,
то в глаз тебе
      глициния.
На молоко
     сменил
        чаи́
в сияньи
    лунных чар.
И днем
   и ночью
       на Чаир *
вода
  бежит, рыча.
Под страшной
      стражей
         волн-борцов
глубины вод гноят
повыброшенных
        из дворцов
тритонов и наяд.
А во дворцах
      другая жизнь:
насытясь
    водной блажью,
иди, рабочий,
      и ложись
в кровать
    великокняжью.
Пылают горы-горны,
и море синеблузится.
Людей
   ремонт ускоренный
в огромной
     крымской кузнице.
  

Товарищ Иванов —
         мужчина крепкий,
в штаты врос
      покрепше репки.
Сидит
   бессменно
        у стула в оправе,
придерживаясь
      на службе
           следующих правил.
Подходит к телефону —
           достоинство складкой.
— Кто спрашивает?
         — Товарищ тот !
И сразу
   рот
     в улыбке сладкой —
как будто
    у него
       не рот, а торт.
Когда
  начальство
        рассказывает анекдот,
такой,
   от которого
        покраснел бы и дуб, —
Иванов смеется,
       смеется, как никто,
хотя
  от флюса
      ноет зуб.
Спросишь мнение —
         придет в смятеньице,
деликатно
     отложит
        до дня
           до следующего,
а к следующему
       узнаете
           мненьице —
уважаемого
     товарища заведующего.
Начальство
     одно
        смахнут, как пыльцу…
Какое
      ему,
     Иванову,
        дело?
Он служит
     так же
        другому лицу,
его печёнке,
     улыбке,
        телу.
Напялит
    на себя
       начальственную маску,
начальственные привычки,
           начальственный вид.
Начальство ласковое —
           и он
            ласков.
Начальство грубое —
         и он грубит.
Увидя безобразие,
        не протестует впустую.
Протест
    замирает
        в зубах тугих.
— Пускай, мол,
       первыми
           другие протестуют.
Что я, в самом деле,
        лучше других? —
Тот —
   уволен.
      Этот —
         сокращен.
Бессменно
     одно
      Ивановье рыльце.
Везде
  и всюду
      пролезет он,
подмыленный
      скользким
           подхалимским мыльцем.
Впрочем,
    написанное
         ни для кого не ново —
разве нет
    у вас
      такого Иванова?
Кричу
   благим
      (а не просто) матом,
глядя
     на подобные истории:
— Где я?
    В лонах
        красных наркоматов
или
  в дооктябрьской консистории * ?!