Денис Давыдов - Стихи и проза

Так было с юности. Но протекли года,
Румяные сошли загары,
Метнув на грудь звезду, умчались без следа
Наполеоновы гусары.

Есть рассказать о чем! Но резв мазурки звон,
Но сине юной жженки пламя,—
И чувствует себя как будто старым он
Под боевыми сединами.

Закрасить эту прядь! Искусный куафёр
Варит канадские орехи.
Теперь та девочка не будет, кроя взор,
Откидываться в звонком смехе.

Теперь та девочка… Но в эти дни поэт,
Пьян отгремевшею войною,
В пунш обмакнув перо, чертит его портрет
Всё с той же славной сединою.

С ней блещут серебром под инеем штыки,
Березина звенит под шпорой,
И заливаются военные рожки
Сквозь ямб, раскатистый и скорый.

Прославленную прядь велел он вымыть вновь.
Гордится этим пенным грузом.
Что́ девочкин смешок? Что́ светских дам любовь,
Когда он стал любезен музам?

Наш добрый друг Денис Давыдов,
Конечно, на своем веку
Видал, храбрец, немало видов
И жизнь хватал на всем скаку, —
И, сыпя искры вдохновенья,
С наскоку закреплял мгновенья
В летучих песнях, сгоряча
Доспехом слова в них звуча.
Остер, блестящ, кипуч, капризен,
Хоть не клади и пальца в рот,
Денис французский — Дидерот
Иль русский наш Денис Фонвизин.
Так пусть ему и наш привет
Звучит, живой, сквозь столько лет.

Под тонкий шумок самовара
В сторожке бы встретить ночлег.
Но конь, поджидая гусара,
Копытами выдолбил снег.

«В дорогу, отец!
Без дороги
Мы нынче по лесу махнем,
А свалимся с ног — и в берлоге
Под лапой медведя соснем…»

Рассвет занимается синий,
И трубку лесник закурил.
Вокруг эполетами иней
Мужицкие плечи покрыл.

Далеко ли, близко ль до цели?..
Скатилась звезда под рукой.
Сухие, угрюмые ели,
Как пики, стоят над рекой.

«Привал, коли кони ослабли,
За пояс заткните кнуты!
Эх, сабля, гусарская сабля,
Из молнии кована ты!

Тебя и орел не догонит,
И пуля тебя не возьмет…»
Храпят осторожные кони,
Звенит под копытами лед…

Стихи бы писать на привале
Про эту морозную мглу.
Мы музу свою привязали,
Ее приторочив к седлу.

Буран загудит над лесами,
Скачи,
Да назад оглянись!..
А рифмы звенят под усами,
И ус расправляет Денис.

Он смотрит вперед торопливо
В холодный предутренний дым.
Промерзшая конская грива
Сугробом встает перед ним.

Смотри да посматривай в оба,
За каждой тропою следи.
Сугробы,
Сугробы,
Сугробы,
Сугробы до звезд впереди…

Он видит спаленные крыши,
Замерзшей реки берега.
Здесь в каждом сугробе отыщешь
Казацкою пикой врага…

Гусар и не думал, беспечный,
Мечтая всю ночь, до утра,
Что он оставляет на вечность
След сабли
И след от пера.

Дениса не спрячет могила…
Звенят вдалеке удила.
И сабля его не скосила,
И пуля его не взяла!

По-прежнему молча и строго,
Тряхнув удалой головой,
Спешит он по зимним дорогам
Навстречу страде боевой.

И вспомнит ли схватки былые,
Досуга, веселья часы,
Он крутит лихие, густые
Свои боевые усы.

Рубиться ныне бы, Денис,
И петь, и пить тебе! Все страны,
Куда лицом ни повернись,
Освобождают партизаны.

Что ж не как прежде весела
Беспечных удальцов ватага?
Забота ль черная легла
На обреченные чела?
Иссякла ль пьяных гроздий влага?
Хмель веледушный бы влила
Твоя в них песнь, твоя отвага,
Угрюмой злобы враг Денис, —
Ты в партизанах Дионис!

Герой двенадцатого года,
Неукротимый партизан,
В горячих схватках в честь народа
Крутил он вихрем доломан.

Гусарской саблею сверкая,
Строфу свою рубя сплеча,
Он знал, что муза, «дева рая»,
Куда как сердцем горяча!

За словом он в карман не лазил,
Вельмож Олимпа звал на ты,
Кутил, не вовремя проказил,
Служил заветам красоты.

И обойденным генералом
В Москве, в отставке, свой халат
Предпочитал придворным балам
И пестрой радуге наград.

К неуспокоенным сединам
Внушив насмешливый почет,
Остался он Беллоны сыном
И среди старческих невзгод.

Лихой гусар, любил он струнность
Строфы с горчинкой табака,
И, волей муз, такая юность
Ему досталась на века.

Утром, вставя ногу в стремя, —
ах, какая благодать! —
ты в теперешнее время
умудрился доскакать.

(Есть сейчас гусары кроме:
наблюдая идеал,
вечерком стоят на стреме,
как ты в стремени стоял.

Не угасло в наше время,
не задули, извини,
отвратительное племя:
«Жомини да Жомини».)

На мальчишеской пирушке
в Царском, — чтоб ему! — Селе
были вы — и ты и Пушкин —
оба-два навеселе.

И тогда тот мальчик черный,
прокурат и либерал,
по-нахальному покорно
вас учителем назвал.

Обождите, погодите,
не шумите — боже мой! —
раз вы Пушкина учитель,
значит, вы учитель мой.