Эйс Криге - Бесприютное сердце (сборник)

И костюмы и зонтики блещут кругом, все цвета напоказ!

Покуда совет городской

не посмотрит косо на вас

и не скажет: "Кончай базар...

Расходитесь... Это приказ..."

Тарара-тарара! Это хохот, веселье, простор!

Клубы топчут Капстад, этот старый истертый ковер!

Вдоль по улицам города с тряпкой и щеткой прошел полотер!

Наш город сегодня свободен, открыт и широк!

Смотри, как я прыгаю - словно легчайший пушок!

А вечером полицейские

скрутят тебя, дружок,

и на ночлег в каталажку

сунут, словно мешок.

Мы - стая доблестных тигров, и это совсем не пустое бахвальство!

Это мы, это мы, и на нас благосклонно сегодня глядит

городское начальство!

Хотя ты и полный дурак,

но на твое зубоскальство

начальник, пожалуй, посмотрит

как на форменное нахальство!

Слушай-ка, брат, я не слышу тебя. Не ропщи ты и к нам поспеши.

Зонтик и шляпу возьми - для танца они хороши.

Ты такой же цветной, как и я, так танцуй же, танцуй от души

и в зародыше эту печаль задуши, задуши, задуши!

Там-бамбарам! Там-бам-бам! Гоп, гоп, гоп!

Руки раскинь и на месте кружись, веселись до упаду, взахлеб!

Ну что ж, я открою зонтик!

Я хмурить не буду лоб!

Я такой же, как ты, Абдол,

подкидыш канав и трущоб!

"SAY IT WITH FLOWERS"

"Пять шиллингов, баас, всего лишь пять

за эти розы! Сколько аромата!.."

Мне показалось, что дороговато.

"О, что вы, сэр! А впрочем, наплевать,

берите их как есть, за три и шесть.

Хотя и жалко... Но, баас, взгляните:

на них сверкают золотые нити,

и капелек росы не перечесть!"

На лепестки ложится отсвет алый,

они, казалось, украшали сад

всего минуту или две назад.

Я поднял взор - и розовые скалы

вдали увидел, розовый простор

и алых чаек над горой Столовой.

Зачем же наш корабль кренится снова

и потопить его готов раздор?

За что такая мука нам, за что же?

"Цветы твоей жене, сестре - да нет,

твоей любимой матери букет.

Кто человеку ближе и дороже?"

Он очень черный, маленького роста,

но без него Капстад непредставим,

как без горы, что высится над ним,

без бухты и без черного зюйд-оста.

Мы завели беседу о другом.

И сердце, что от суеты устало,

болеть за разговором перестало.

Ночь, как прилив, полощется кругом,

и синий цвет плывет на синем фоне.

Я дал ему три шиллинга и два

трехпенсовика. Всюду синева.

Зачем все эти страхи и погони?

"Привет хозяйке". Вот и весь рассказ.

Я прочь пошел. За мной рванулся он

и сунул мне еще один бутон.

"Спасибо за беседу, мой баас!.."

Струилась тишь, подобная реке,

и вновь я был со всем на свете сущим:

с минувшим, настоящим и грядущим,

с людьми, страной и розами в руке.

ЧТО ЗНАЕШЬ ТЫ О МОРЕ?..

Что знаешь ты о море, господин?

Ты видишь белой пены жемчуга,

ты видишь синеву морских равнин

но море злее лютого врага.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Скользят, как дети, волны вверх и вниз,

спокойна бухты ровная дуга,

но обернется бурей легкий бриз,

с небес на землю полетят снега.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Вскипают ночь и ветер из пучин,

а рядом - Смерть, сурова и строга,

стоит, как полноправный властелин,

и до нее - едва ли полшага.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Ни на мгновенье не стихает шторм,

ты - дома, но кругом метет пурга,

а доме нет ни хлеба на прокорм,

ни хвороста, ни дров для очага.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Тяжелый вал взметнется из глубин,

как серая подошва сапога:

хлебнешь воды морской глоток один

и вся, как говорится, недолга.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Безумия тяжелая клешня

сожмет, разденет душу донага

оно страшнее адского огня,

но от него не бросишься в бега.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Что знаешь ты о море, господин?

В камнях шныряет рыбья мелюзга,

ревниво ждет морской аквамарин,

чтоб нас отправить к черту на рога.

А ты твердишь, что рыба дорога.

Трех сыновей, доживших до седин,

гляди, встречает древняя карга,

живым не возвратится ни один

сегодня на родные берега.

А ты твердишь, что рыба дорога.

МОЛИТВА О ШХУНЕ "СЕРЕБРЯНАЯ НИТЬ"

Замолк водою залитый мотор.

Об дерево истерты в кровь ладони.

Мы тяжко дышим - загнанные кони

и только к небу обращаем взор.

Среди валов, как между темных гор,

трещит и стонет шхуна временами,

лишь две доски меж гибелью и нами,

хлестнет волна - и что ей даст отпор?

Черна, как одеянье смерти, ночь,

и ужас черен, словно пропасть ада,

встают валы, и каждая громада

готова нас с собою уволочь.

"Серебряная нить" сейчас точь-в-точь

как рыбья кость в бушующей купели.

Сломалась мачта. Боже, неужели

ты не захочешь нынче нам помочь?

Огни Гансбая канули во тьму,

исчез маяк, что длинным белым пальцем

указывает путь морским скитальцам,

о, как бы рады были мы ему!

Лишь ночь кругом и небеса в дыму,

о горькое сиротство океана!

А шхуна все ложится непрестанно

с кормы на нос и с носа на корму.

Кругом лишь ночь, она черным-черна,

и нет числа разверзшимся пучинам.

Господь морей, скорее помоги нам,

покуда нас не погребла волна!

Ведь некогда, воспрявши ото сна,

ты приказал валам улечься кротко,

когда грозила разломиться лодка

в открытом море... Миг - и тишина

внезапно стала, звездна и легка...

Я верую, что ты меня не бросил,

так дай же силу мне не кинуть весел.

Господь Морей, помилуй рыбака.

О ты, чья власть безмерно велика,

мы жаждем твоего благого слова:

дай нам дойти до берега родного

увидеть белый палец маяка!

Спаситель галилейских рыбарей,

спаси от смерти нас, спаси скорей!

ОТВЕТ

Что чайка кричит

в синеве,

в небесах,

в белизне,

в облаках,

в седине

дальних гор,

над грядой

серых дюн,

где дрожит

перламутр,

где кипит

вал морской?

Меж небом

и землей,

меж бухтой

и горой

за волной волна

зелена,

холодна,

и кричит она

все слышней,

и ветер с ней

это моря клик

и сердца крик,

что над морем возник.

Горе, о горе,

в смутном просторе

сердцу найти

своего пути

не суждено,

но

рвется оно

от земной юдоли,

от неволи, от боли,

от всех, кто слеп,

от борьбы за хлеб,

от извечной борьбы,

от судьбы...

Нет, никогда

ему не уйти никуда,

в мир тишины,

где ни вины, ни войны,

нет,

никогда не окончится бой

с самим собой

и судьбой,

никого не спасти,

ничего не найти

оттого, что оно

разделено,

разлучено

со всем, с чем связано кровно,

и бьется неровно...

Нет, никогда

не зажжется его звезда,

нет для него

ничего

ни тропы, ни шатра,

ни очага, ни костра,