Борис БЕССОНОВ (Пинчуков) - ХАЗАРЫ (Историческая поэма для устного чтения в трех частях )

Учителя:
Распутин! Достоевский!
Белов! Мефодий! Кожинов! Бахтин!
Столыпин! Рокоссовский и Флоренский!
Татищев! Пушкин! Бунин! Карамзин!
Аввакум! Сергий! Тихон! Чивилихин!
Донской! Корнилов! Суриков! Рублев!
Вавилов! Клюев! Лермонтов! Деникин!
Саровский! Чехов! Павлов! Королев!
Шукшин! Тальков! Шаляпин и Суворов!
Кутузов! Невский! Мусоргский! Крылов!
Твардовский! Гоголь! Нестеров! Платонов!
Аксаков! Пришвин! Бехтерев! Лесков!
Пожарский! Шафаревич! Менделеев!
Васильев! Нилус! Соловьев! Рубцов!
Олег! Чайковский! Корин! Сабанеев!
Блок! Ломоносов! Жуков! Васнецов!

Учителя!
И ты, о Вседержатель!
Благословите вновь собрать Собор.
Избранников его благословите
Решить России судьбоносный спор.

Соборные избранники народа!
СОБОР -
Не место деланья карьер!
У Вас в руках державная Свобода
И многим поколениям пример!

И принимая новые законы
Услышьте стон хранителей земли
Замученной нечерноземной "ЗОНЫ"
Что как РОССИЮ предки берегли.

Мой дед был память многих поколений.
Знал летописи древних мусульман
И разбирался в тонкостях учений
Язычников, евреев, христиан.
Читал он скальдов песенные эдды,
Предания германцев и датчан,—
В них наших предков битвы и победы
Слагаются в историю славян.

Мечтал об этом написать он книгу,
Но шел террор и было не до книг
Вел Ленин революции интригу,—
Страшнейшую в истории интриг.

Дед понимал: на это нужно годы,
Чтоб излечить от бешенства Россию,
Чтобы опомнились заблудшие народы
И прокляли незванного Мессию.

И понимая роли в этой драме,
Из рук не выпуская револьвера,
Служитель музам и прекрасной Даме
Не изменил присяге офицера.

Да, он стрелял! И тем приблизил час,
Когда прекрасная, как женщина нагая
Вернулась Правда, исцеляя нас,
Насилие и ложь ниспровергая.

Он истреблял кровавых палачей,
Распространявших вирус большевизма
И проклинавших в тысячах речей
Понятия: Россия и Отчизна.

А где ж Вы, дедушки ровесники седые,
Хранители истории народной?
Не шли за ним из нравственной Гордыни?
Презрели его в позе благородной?

Прекраснодушно стоя выше схватки,
Непротивлением убийства освятили!
Не прокляв Ленина кровавые порядки,
Народ безмолвием своим осиротили!
Когда мой дедушка Вас звал на злую битву,-
Боялись Вы восстать против народа?!!
Но не народ то был,—
Забывшая молитву,
Толпа иуд и каторжного сброда!

Сегодня снова воздух пахнет кровью!
Моих ровесников не утихают споры:
Опять зовут к врагам идти с любовью
И принимать покорно приговоры.

Но кто же право дал судить потомков Буса,
Олега, Рюрика, Вандала, Святослава...
Потомкам тех, кто распинал Иисуса,
И кем распята русская держава.

Мы будем помнить много поколений
Как род наш нес кровавый, тяжкий крест
Через ГУЛАГ:
И тридцать лет мучений,
И каждый обыск, следствие, арест...

Россию мы иудам не отдали!
Но в нимбе из тернового венца
Ушел мой род в неведомые дали
Туда, где нет начала и конца.

Из ста мужчин осталось только трое:
Отец, мой сын и я. Спасибо Ленин!
Не все ушедшие из нас были герои,
Но не было! —
Упавших на колени.

Я палачей —
Как нечисть ненавижу:
На Бога!
Руку поднявшие хамы.
И письма брата деда из Парижа
Еще одна страница этой драмы.

ПИСЬМА ИЗ ПАРИЖА
(Памяти Юрия Дмитриевича)

Пятьдесят шестой в России был надеждами богат,
В этот год из-за границы нашел деда его брат,
Написал. Прислал проспекты внетявок своих на память,
Плакал: "Больше не увижу Петергофскую весну...
Как мечтали, брат мой милый, Родину собой прославить!
Не на то отдали силы. А теперь пора ко сну.

Я по памяти рисую зиму русскую в Смоленске,
Осень в нашей деревеньке, летний полдень на Дону...
Здесь же братец все чужое: реки, долы, перелески...
Как мне горько, что не дома, не в России я умру.

Впрочем, cher ami, стреляли мы недаром по чекистам.
Видишь, вот они и сдали. Грядет русский ренессанс.
Книгу ты прочел едва ли на своем пути тернистом
О побеге соловейком. Как использовал я шанс.

Прочти, брат, мне интересно отзыв знать специалиста,
Ее многие читали: Рузведьт, Чемберлен, Де Голль...
Впрочем, в ней они искали приключенья Монте-Кристо,
Ну а ты увидишь сразу, как рвала мне душу боль.

Помнишь Пасху в Петрограде, Апфельбаума ловушку,— [38] Весной 1918 г. Е—Г.А. Алфельбаум (Г.Е.Зиновьев), диктатор Петрограда, потребовал регистрации всех офицеров царской армии и лиц дворянского происхождения. Все, кто подчинился этому указу, впоследствии были расстреляны.
Приказал он офицерам регистрацию пройти.
Мы тогда с тобой решили, что берет он нас на мушку,
Не пошли. С той самой Пасхи
Разошлись наши пути.

Тебя брали на квартире латыши и два еврея,
Дворник рассказал. Их трупы
Он отвез потом в чека.
Потерял тебя я в Смуту. Злое для России время.
А нашел только сегодня. И прошли с тех пор века...

Высылаю тебе книгу. Дай ее прочесть и внуку.
Смотрит с карточки мужчиной он в сбои тринадцать лет..
Бедный дедушка! Не понял он тогда простую штуку:
Не пришла на Русь Свобода.
До сих пор ее здесь нет.

Изгнан был отец с работы. Мать уволили за книгу.
Хоть ее и не читали; Не видали никогда.
"Сын,— сказал отец,— прорвемся! Покажи в кармане фигу,
Найдем новую работу.
Это горе — не беда.

До войны бывало хуже: нас не брали в институты, [39] По декрету "о борьбе с антисемитизмом", принятому ВЦИК в 1918 г. евреи более 20 лет пользовались преимущественным правом поступления в ВУЗы и огромными льготами при обучении в них. Русские, напротив, были ущемлены различными ограничениями. "Результаты этого декрета ощущаются до сих пор (непропорционально большое представительство евреев среди лиц с высшим образоваиием, в науке; низкий уровень науки и техникии в СССР и т.п.)
А евреи шли потоком, без экзаменов туда.
Вот тогда мне выпадали, сын, тяжелые минуты,
И еще в войну. А это —
Не беда, а ерунда."

Не прочел я книгу. Письма
Брата деда из Парижа
Будят память, как отрывки.
Строки длинного письма.
А теперь уж не дополнишь. Никогда а не увижу
Лейб-поручика лихого и опасного весьма.

В Сен - Буа он спит. В могиле. Пухом будь ему земля.
Как его любви к России...
Не хватает у Кремля!