Сергей Есенин - Том 6. Письма

НА ПАМЯТЬ ОБ УСОПШЕМ У МОГИЛЫ * В этой могиле под скромными ивами Спит он, зарытый землей, С чистой душой, со святыми порывами, С верой зари огневой. Тихо погасли огни благодатные В сердце страдальца земли, И на чело никому не понятные Мрачные тени легли. Спит он, а ивы над ним наклонилися, Свесили ветви кругом, Точно в раздумье они погрузилися, Думают думы о нем. Тихо от ветра, тоски напустившего, Плачет, нахмурившись, даль, Точно им всем безо времени сгибшего Бедного юношу жаль.

—— Ответа! Ответа!

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *

Вторая половина сентября — первая декада октября 1912 г. Москва

…Твой порыв может пройти. Ты встретишь достойного себе человека, умнее, серьезнее и сильнее душою меня. Сблизишься с ним и… тогда уже для тебя буду чужой и забытый, а если и не таким, то я и сам удалюсь от всех, чтобы чего-нибудь не причинить дурного. Так оно, Маня, и бывает. «Оттого на душе у меня тяжело, Злая грусть залегла» * (прощай).

Не сердись на меня, моя Маня! Напишу Панфилову, что где-то, мол, есть Маня, которая гораздо стоит выше нас обоих. * Одновременно с твоим письмом он мне прислал письмо и карточку. *

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *

14 октября 1912 г. Москва

Милая! Как я рад, что наконец-то получил от тебя известия. Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве. * И…. И вдруг вопреки этому ты ответила. Милая, милая Маня. Ты спрашиваешь меня о моем здоровье, я тебе скажу, что чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом. Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою. * Тяжело было, обидно переносить все, что сыпалось по моему адресу. Надо мной смеялись, потом и над тобой. Сима открыто кричала: «Приведите сюда Сережу и Маню, где они?» Это она мстила мне за свою сестру. Она говорила раньше всем, что это моя «пассе», а потом вдруг все открылось. Да потом сама она, Анна-то, меня тоже удивила своим изменившимся, а может быть и не бывшим, порывом. За что мне было ее любить? * Разве за все ее острые насмешки, которыми она меня осыпала раньше. Пусть она делала это и бессознательно, но я все-таки помнил это, но хотя и не открывал наружу. Я написал ей стихотворение, а потом (может, ты знаешь от нее) разорвал его. * Я не хотел иметь просто с ней ничего общего. Они в слепоте смеялись надо мною, я открыл им глаза, а потом у меня снова явилось сознание, что это я сделал насильно, и все опять захотел покрыть туманом; все равно это было бы напрасно. И может быть когда-нибудь принесло мне страдания и растравило бы более душевные раны. Сима умерла заживо передо мной, Анна умирает.

Я, огорченный всем после всего, на мгновение поддался этому и даже почти сам сознал свое ничтожество. И мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и… и теперь от того болит моя грудь. Я выпил, хотя не очень много, эссенции. * У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного все застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю, почему, вдруг начал пить молоко, и все прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять все прошло, и никто ничего-ничего не узнал. Конечно, виноват я и сам, что поддался лживому ничтожеству, и виноваты и они со своею ложью. Живу * я в конторе Книготоргового т-ва «Культура». * Но живется плохо. Я не могу примириться с конторой и с <���е>е пустыми людьми. *

Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, черт ее бы взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша, * как и я, чужды всем. Я насмехаюсь открыто надо всеми, * и никто не понимает, лишь они. Получаю я немного, только 25 р., * скоро прибавят, верно. Панфилов скоро пришлет мне ответ, и я ему дам адрес. * Карточку я тебе пришлю после со своей. * Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня.

Сережа.

На конверте: Рязань

Хлебная ул. д. Ивана Фроловича

Фролова

В село Калитинку

для Учительницы М. П.

Бальзамовой

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *

21 октября 1912 г. Москва

Дорогая Маня! Благодарю сердечно за твой привет. Я очень много волновался после твоего письма. * Зачем? Зачем ты проклинаешь несчастный и без того обиженный народ. Неужели такие пустые показания, как, например, «украл корову», тебя так возмутили, * что ты переменила вмиг свои направления, и в душе твоей случился переворот. Напрасно, напрасно, Маня. Это пустая и ничтожная, не имеющая значения причина. Много случается примеров гораздо серьезнее этого, от которых, пожалуй, и правда возникают сомнения и, на мгновение поддаваясь вспышке, готов поднять меч против всего, что тебя так возмущает, и невольно как-то из души вылетают презрительные слова по направлению к бедным страдальцам. Но после серьезного сознания это все проходит, и снова готов положить свою душу за право своих братьев. Подумай, от чего это происходит. (Я теперь тебя тоже уже буду причислять к моим противникам, но ты ничего особенного и другого чего не выводи.) Не вы ли своими холодными поступками заставляете своего брата (родства с которым вы не признаете) делать подобные преступления. Разве вы не видите его падения? Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления. Зачем вы его не поддерживаете для того, чтобы он не сделал чего плохого благодаря своему безвыходному положению. Зачем же вы на его мрачное чело налагаете клеймо позора. Ведь оно принадлежит вам, и через ваше холодное равнодушие совершают подобные поступки. А если б я твоего увидел попика, то я обязательно наговорил бы ему дерзостей. Как он смеет судить, когда сам готов снять последний крест с груди бедняка. * Небойсь, где хочешь бери четвертак ему за молебен. Ух, я б его… Хорошо ему со своей толстой, как купчихой, матушкой-то!.. Ну, ладно. Убежденного не убедишь.

Конечно, милая Мария, я тебя за это ругаю, но и прощаю все по твоей невинности.

Зачем ты мне задаешь все тот же вопрос? Ах, тебе приятно слышать его. Ну, конечно, конечно, люблю безмерно тебя, моя дорогая Маня. Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны. Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу. Ах, как будет мне хорошо забыть все свои волненья * у твоей груди. А может быть, все это мне не суждено! И я должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, прощай сладкие надежды утешенья, моя суровая жизнь не должна испытать этого. Пишу много под нависшею бурею гнева к деспотизму. Начал драму «Пророк». * Читал ее у меня довольно образованный челов<���ек>, кончив<���ший> университет историко-филологического факультета. * Удивляется, откуда у меня такой талант, сулит надежды на славу, а я посылаю ее к черту. Скоро и кончится конкурс Надсона. * Прощай, моя милая, посылаю поцелуй тебе с этим письм<���ом>. Панфилов очень рад, я ему сообщил. * Жду твоего письма.