Михаил Херасков - Собрание сочинений

Песн. II, ст. 322 и след.

Тут вбегает гонец из Свияжска и рассказывает об измене Алея; чем же кончилась сия печальная сцена — неизвестно. Супруга Иоаннова по сему описанию есть не что иное, как обыкновенная женщина, со слабостями своего пола. Трудно представить себе положение Иоанна в то время, когда супруга его, стоя на коленях, декламирует длинную свою речь. Чтобы произнести десять стихов, потребно более минуты времени; неужели же Иоанн во все это время спокойно смотрел на свою супругу и не прежде поднял ее, как у бояр потекли слезы и

Если бы это место было в трагедии, самые искусные актеры едва ли бы могли представить его с надлежащею точностию. Притом же человеку, в ужасную горесть погруженному, многословие не совместно: душа бывает тогда в таком сильном волнении, что мы и несколько слов с трудом произносить можем; напротив того, супруга Иоаннова употребляет здесь риторические фигуры и искусственные обороты речи.

Кажется, Херасков хотел всех магометан представить образцами добродетели: Гирей теряет зрение, оплакивая смерть друга своего Алея. Не понимаю, с какой целию, поэт вложил в уста его:

Песн. X, ст. 401 и 402.

Даже и невольник-магометанин, твердостию характера и преданностию к своему государю, превосходит всех русских героев. Он предостерегает Алея от коварных замыслов Сумбеки и для спасения его от смерти жертвует своею жизнию. Отечественная поэма должна быть для нас училищем добродетели; но "Россияда" не имеет сего великого достоинства. Юноша, желающий быть истинным сыном отечества, будет искать в ней примеров великодушия, твердости, благоразумия; и у кого же должен он учиться сим добродетелям? У Алея, Гирея и татарского невольника. Девушка должна подражать в добродетелях своего пола — магометанке. После сего можно ли, милостивая государыня, с хладнокровием слышать сих лжепатриотов, заставляющих нас почитать "Россияду" творением бессмертным.

Характер Сумбеки чрезвычайно странен. Она любит Османа, но оказывает над ним ужасную жестокость. Ничего не может быть смешнее, когда она, получив известие об его смерти, укоряет Сагруна, зачем он удалил от нее Алея, с коим она могла бы делить свои удовольствия:

Песн. XI. ст. 728–737.

Не знаю, что сказать об Османе и Эмире. Он отказывается для нее от руки Сумбеки и казанского престола; но странная развязка и трагический конец остаются для меня непонятными.

Что же касается до чудесного в "Россияде", то Херасков даже не умел употребить его. Всевышний, ангелы, Магомет, языческие боги, аллегорические лица, волшебники — все приемлют участие во взятии Казани: одни помогают казанцам, другие русским. Ни в одной поэме нет столь странного смешения. Они уничтожают взаимно свои замыслы. Особенно большую роль играют пустынники и аллегорические лица: иногда одно из них принимает на себя лиц другого, например, безбожие представляется Иоанну под видом Магомета. Даже Алей является всех их сильнее: единым словом укрощает он стихии, возмущенные ими против Иоанна:

Песн. VIII. с. 251–254.

Известно, что сия часть требует вкуса весьма тонкого: все вымыслы должны иметь вид правдоподобия, без которого они делаются даже утомительными.

говорит Гораций. Древние стихотворцы лучше нас могли пользоваться вымыслами, ибо к тому способствовала их мифология. Один из прекрасных вымыслов у древних стихотворцев есть низвождение героя в преисподние страны. Виргилий прекрасно описывает свидание Енея с Анхизом в полях Елисейских, где Анхиз показывает ему будущих его потомков. Один Волтер умел подражать этому. В "Генриаде" св. Лудовик представляет во сне Генриху IV изображение другого мира и королей, кои должны ему последовать. Но Херасков далеко простер свое подражание. Пустынник Вассиян ведет Иоанна на какую-то гору, и в Книге судеб показывает ему будущую судьбу России. Это совершенная сказка. Виргилий основал свой вымысел на всеобщем мнении язычников, кои вход в подземные страны точно полагали в Италии; описание ада основано на их религии; Волтерова выдумка имеет правдоподобие. Но кто знает о пустыннике Вассияне, о храме и о Книге судеб? Кто знает о всех сих обстоятельствах, коими Херасков хотел украсить свою поэму?

Впрочем, и Волтер, желая подражать II-й книге "Енеиды", где Еней рассказывает Дидоне свои похождения, заставляет Генриха IV путешествовать в Англию к королеве Елисавете и повествовать ей о своих победах.

Мы можем подражать, не будучи рабами!

Мне кажется, аллегорические лица не столько украшают поэму, сколько ее портят. Можно видеть богов, принимающих участие в судьбе какого-нибудь героя; можно без отвращения слушать их, когда они друг друга называют собаками, потому что стихотворцы языческие представляли своих богов в человеческой природе. Но аллегорические лица и вышние существа в христианских поэмах и странны и не у места. Например: россияне ворвались в Казань.

Песн. XII, ст. 478–491.

Весть о их грабеже дошла до Иоанна; он велит рубить обратившихся в бегство россиян. Тогда

Песн. XII, ст. 572–594.

До сих пор мы видели, что в "Россияде" Херасков не наблюдал главных правил эпической поэмы; теперь посмотрите, знал ли он древние обыкновения описуемых им народов. Искусное изображение их сделало бы "Россияду" занимательною. Все великие стихотворцы, древние и новые, с точностию описывали нравы и обыкновения того времени, в которое жили их герои. Творения Гомера и Виргилия при возобновлении наук, были источниками для сочинения греческих и римских древностей, для древней географии, языческого богопочитания или мифологии, В "Освобожденном Иерусалиме" виден дух времен рыцарских, тогдашние мнения — странные обычаи. Мильтон, по словам Гиббона, во ста тридцати прекрасных стихах заключил два рассуждения Селдена о богах сирских и арабских, глубокою ученостию преисполненные5. Вот как лучшие эпические стихотворцы старались об изображении нравов и обычаев. Но Херасков? Не говоря уже о мелких подробностях, замечу только погрешности грубые и непростительные. Описание чертогов и садов Сумбекиных сделано совершенно по образцу греческому. Алей зрит перед Дворцом: