Владимир Гольцшмидт - Послания Владимира жизни с пути к истине

Трагикомическая и легендарная фигура «футуриста жизни» Владимира Робертовича Гольцшмидта (1891?-1957) стоит особняком в русском футуристическом движении.

Составители репрезентативной антологии «Поэзия русского футуризма» аттестуют эту фигуру «весьма одиозной даже среди футуристов».

«Примазавшийся к футуризму» — выносит решительный вердикт С. Спасский. Прочие футуристы окружают Гольцшмидта заговором молчания. В мемуарах Д. Бурлюка или A. Крученых о нем не найти никаких сведений, вскользь упомянут Гольцшмидт в одном письме Маяковского, и только B. Каменский тепло отзывается о своем друге и сподвижнике.

Критики и недоброжелатели изображают «футуриста жизни» шарлатаном от искусства, заведомым проходимцем и нечистым на руку альфонсом.

В воспоминаниях современников с Гольцшмидтом неизменно связываются анекдотические истории. Из книги в книгу кочуют рассказы о его атлетическом телосложении, золотой пудре, шелковых рубашках с вырезом и манере ломать о голову доски на публичных лекциях.

«Дух экстравагантности», «смесь преувеличенности, фантастичности, страстности и наивности»: все свойства кэмпа, по С. Зонтаг, безусловно были присущи Гольцшмидту. Он был совершенным воплощением футуристического кэмпа, и за одно только это мы должны быть ему благодарны.

Но кэмп, предупреждает Зонтаг, «отнюдь не обязательно значит плохое искусство, а некоторые произведения искусства, которые можно рассматривать как кэмп … достойны самого глубокого восхищения и изучения».

Может показаться, что к Гольцшмидту все это никак не относится. Его принято считать маргинальным авангардным графоманом — «второстепенным, но колоритным персонажем» будетлянского зоопарка, как писал еще В. Марков в «Истории русского футуризма».

Однако и вне зоны кэмповской чувствительности творческая работа «футуриста жизни» достойна непредвзятого рассмотрения.

Его заслуги в пропаганде футуризма в провинции и становлении футуристической эстрады не подлежат сомнению, а художественная деятельность заставляет задуматься об истинном месте Гольцшмидта в истории русского авангарда начала ХХ века.

Основатель московского «Кафе поэтов», он был одним из самых активных футуристических лекторов, во второй половине 1910-х гг. объездил с гастролями Крым и Кавказ, Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток и Китай и даже в Японии ухитрился напечатать апологию русского футуризма.

С другой стороны, дошедшие до нас сочинения «футуриста жизни» никак не отличаются выдающимися литературными достоинствами. Немногочисленные тексты Гольцшмидта нелепы, претенциозны и местами откровенно смешны (хотя не более, чем у многих других футуристов). Лучшие из них полны заимствованиями из В. Каменского, товарища Гольцшмидта по ряду лекционных турне.

Вправе ли мы считать, что вопрос о Гольцшмидте тем самым исчерпан?

Ничуть. Критерии исторической оценки деятельности Гольцшмидта как художника в принципе несводимы к качеству текстов. Его искусство внетекстуально.

Литературу, живопись, театр, музыку Гольцшмидт считал второстепенными явлениями по сравнению с высочайшим родом искусства — жизнетворчеством. «Быть поэтом на бумаге, гораздо легче чем в жизни, в отношении к окружающему миру. Яркость красок на полотне гораздо дешевле, чем в личной жизни человека» — утверждал он в своем единственном сборнике «Послания Владимира жизни с пути к истине», изданном на Камчатке в 1919 г.

Бытие художника воспринималось им как тотальный творческий акт, материалом которого служило собственное тело артиста в последовательном воплощении футуристической телесности.

К дичку этой новой телесности Гольцшмидт привил маскулинную, витальную телесность цирка и чемпионата французской борьбы. К футуризму он шел не от литературы или живописи, а от натуризма, йоги, силовых номеров балаганов и атлетизма гимнастических залов.

Его предшественниками были не М. Ларионов, И. Здане-вич или Н. Гончарова с вялыми узорами на лицах, а борцы с рельефными бицепсами на арене и фотографических открытках и художник-атлет И. Мясоедов с греческими кудрями и татуированными веками, написавший «Манифест о наготе».

Конкретными художественными произведениями на «пути к истине» преображения мира для Гольцшмидта становились трансгрессивные действия испытаний тела во взаимоотношениях с ситуацией и аудиторией — демонстрации телесной красоты и возможностей тела, натуристские акции, тело как «памятник самому себе» в блистательном перформансе 1918 г.

Это не обмолвка, ибо в случае Гольцшмидта мы видим все составляющие современного performance art .

Гольцшмидт, единственный из футуристов, дал образцы подлинного перформанса и истинного жизнетворчества. В остальном — не будем путать манифесты, стихи и картины с реальностью и выдавать желаемое за действительное.

Желтые кофты и деревянные ложки в петлицах, сценические жесты (опивки чая А. Крученых, обсценная жестикуляция «Поэмы конца» В. Гнедова) и раскрашенные щеки кубофутуристов и лучистов были лишь обычными богемно-девиантными модернистскими стратегиями с отчетливой интенцией рекламного эпатажа.

В жизнестроении, за исключением отдельных и часто близких к клиническим примеров, футуризм также не пошел дальше громких манифестов и скромной «театрализации», взятой напрокат у Н. Евреинова.

Только у Гольцшмидта видим концептуально осознанный перформанс, замешанный на телесной трансгрессии.

Забытый «футурист жизни» на десятки лет опередил не только соратников, но и акционистов Вены, художников «Флуксуса» и самозваную «бабушку перформанса» М. Абрамович.

И только для Гольцшмидта «высшей формой искусства являлось прямое творчество жизни, проявляющееся буквально во всем, начиная от физической тренировки тела и кончая своеобразной концепцией художественного произведения, реализующего не в традиционных предметных формах, а в непосредственных жизненных действиях, ощущениях и психических переживаниях» (Е. Бобринская, «Футуризм»).

Только Гольцшмидт выдвинул продуманную и открытую для всех программу футуристического творчества жизни и социума через строительство футуристической телесности как тотального творческого акта.

«Jeder Mensch ein Künstler», как говорил много позднее Йозеф Бойс.