Станислав Куняев - Стихи
- Название:Стихи
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Станислав Куняев - Стихи краткое содержание
КУНЯЕВ, СТАНИСЛАВ ЮРЬЕВИЧ (р. 1932), русский советский поэт, литературный критик. Родился в Калуге. Мать — из семьи калужских крестьян, в советское время окончила два высших учебных заведения — институт физкультуры и медицинский, стала известным врачом в своем городе.
Предки по отцовской линии из Петрозаводска и Н. Новгорода — русские офицеры, губернские чиновники, земские врачи.
Имя деда по отцу — А. Н. Куняева, профессора медицины, увековечено на двух мемориальных досках в нижегородском краю: на здании больницы Красного Креста в центре города и на стене земской Карамзинской больницы в Арзамасском у., вблизи Дивеевского монастыря и Серафимо-Саровской пустыни, где дед и бабушка Куняева работали врачами в начале века.
Там же родился его отец, который впоследствии стал преподавателем истории и погиб в н. 1942 во время ленинградской блокады. Похоронен на Пискаревском кладбище. А дед с бабушкой умерли во время гражданской войны от тифа — их нижегородская больница в те годы была военным тифозным госпиталем для красноармейцев. Похоронены были, как известные нижегородские граждане, на кладбище Печерского монастыря. Когда монастырь в н. 30-х закрыли, то монастырское кладбище сравняли с землей, и могилы предков поэта были утеряны.
Сам Куняев закончил в 1951 в Калуге среднюю школу с золотой медалью, отучился на филологическом факультете МГУ и по своей воле уехал работать в Тайшет Иркутской обл. в районную газету «Сталинский путь». В Сибири проработал с 1957 по 1960. Сначала заведующим сельхозотделом местной газеты, а потом собственным корреспондентом областной иркутской газеты «Восточно-Сибирская правда». Стихи начал серьезно писать в университете, первые публикации в Иркутске и в Новосибирске (журнал «Сибирские огни») появились у Куняева во время сибирского периода его жизни.
Тогда же он познакомился с молодыми иркутскими писателями В. Распутиным, А. Вампиловым, В. Шугаевым.
Первую книгу стихотворений «Землепроходцы» издал по возвращении из Сибири в своем родном городе Калуге в 1960. По этой своей первой книге Куняев в том же году был принят в Союз писателей СССР.
С тех пор у него вышло более 30 книг — стихотворных сборников, книги критики и публицистики, за одну из которых — «Огонь, мерцающий в сосуде» поэт был удостоен звания Лауреата Государственной премии России.
Куняев не без оснований считается одним из самых значительных поэтов своего поколения. Некоторые его стихотворения стали широко известными — даже знаменитыми («Добро должно быть с кулаками», «Размышления на Старом Арбате», «Карл Двенадцатый» и др.).
В 60—90-х он вместе с Н. Рубцовым, А. Передреевым, А. Жигулиным, Ю. Кузнецовым неизменно входил в перечень поэтов, определяющих патриотическое, почвенное, русское начало в современной поэзии с большой «присадкой» имперской государственной идеи.
Именно в этот период его поэзия постоянно присутствовала в идейных схватках и спорах, которые велись в печати и устных дискуссиях самыми разными, порой враждующими между собой группками критиков и поэтов (В. Кожинов, А. Анинский, Т. Глушкова, С. Чупринин, Ю. Селезнев, О. Михайлов, Е. Евтушенко и др.).
Но если в поэзии Куняева властвует чувственная многоликая, противоречивая стихия жизни и даже культ свободы творчества («Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам»), то в своих гражданских деяниях, поступках и заявлениях он крайне резок, целеустремлен и пристрастен.
Будучи уверен в значительности и неколебимости своего поэтического мира, Куняев весьма рискованно несколько раз в жизни и в советское и в постсоветское время ставил на карту и свою литературную репутацию, и карьеру, и житейское благополучие.
В 1977 он один из главных участников знаменитой дискуссии «Классика и мы», ознаменовавшей собой первое крупное восстание русских национальных сил, борющихся за влияние на общество с силами советского еврейского культурного истэблишмента, поддерживаемого прозападной частью партийной верхушки. Продолжая эту борьбу, в 1978 Куняев написал известное подцензурное письмо в ЦК КПСС (поводом было издание группой советских писателей диссидентского склада альманаха «Метрополь»), где прямо обвинил высших партийных чиновников в политическом двурушничестве, в потворстве антирусским и антигосударственным группам писателей, процветающим в те времена в литературной жизни страны. В результате этих двух акций он в 1980 был освобожден от должности рабочего секретаря Московской писательской организации, где работал с 1976.
Все последующее десятилетие поэт жил жизнью свободного художника, много ездил по России — подолгу жил в Сибири, на русском Севере, писал стихи, рассказы, очерки, жил одной жизнью с геологами, рыбаками, охотниками, что впоследствии помогло ему в создании двухтомника своих воспоминаний и размышлений «Поэзия. Судьба. Россия».
В 1989 благодаря настойчивым требованиям писателей С. Викулова, Ю. Бондарева, В. Распутина, В. Белова ЦК КПСС соглашается с тем, чтобы Куняев стал гл. редактором популярного литературного журнала «Наш современник». На этом посту в течение последующего десятилетия в полной мере он показал себя, как русский человек и продолжавший лучшие национальные традиции государственного патриотического крыла «шестидесятников». Журнал «Наш современник» за эти годы становится поистине духовным центром, объединившим все лучшие духовные силы России.
В условиях жесточайшей борьбы за существование, открыто борясь с масонским прозападным горбачевско-ельцинским режимом, журнал искал и ищет пути возрождения России и спасения русской цивилизации.
Куняев, будучи на острие этой борьбы, как и в прежние времена принимал страстное участие в событиях авг. 1991, открыто поддержав попытку ГКЧП спасти страну от разрушения, в спасении Союза писателей России от погрома «демократов» (именно он разорвал бумажку Музыкантского, в которой было требование закрыть Союз писателей России за его поддержку антигорбачевского ГКЧП), в событиях окт. 1993 у Белого дома и в Останкино. К 100-летию со дня рождения С. Есенина Куняев вместе с сыном выпускает книгу «Сергей Есенин», выдержавшую 4 издания.
Опубликованы воспоминания Куняева «Поэзия. Судьба. Россия» (кн. 1–3).
Стихи - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
1971
" Выйду в ночь и на зимнем ветру "
Выйду в ночь и на зимнем ветру
в окружении темных заборов
я такой разговор поведу —
самый горький из всех разговоров.
Я люблю этот город! Но что
в нем меня и томит, и тревожит —
он поймет меня лет через сто,
а сегодня при жизни — не может.
Я его понимаю — о чем
говорят переулки и липы,
прислоняюсь к воротам плечом,
нежно слушаю древние скрипы.
Я ему говорю: — Почему
ты как сына меня не приветил? —
А в ответ, устремляясь во тьму,
в парке воет полуночный ветер
и бесшумно поземку струит
в громоздящихся к небу кварталах,
где холодное пламя горит
на объектах, великих и малых.
1971
" Как сотни лет тому назад, "
Как сотни лет тому назад,
кричит петух в рассветной сини
и дышит в окна старый сад
дыханьем тлена и теплыни.
На родине такая тишь,
которой в мире не осталось,
и только в ней ты растворишь
свою февральскую усталость.
Когда, вскипая у окна,
сирень к тебе протянет ветви,
обрывки золотого сна
обволокут тебя, как в детстве.
Но что за дело до тебя
реке, распутице, равнине?
Они, все сущее любя,
тебя случайно сохранили.
Земля не ведает утрат,
и нет — но это не жестоко —
в своем отечестве пророка,
как сотни лет тому назад.
1971
" За чугунной оградой базар — "
За чугунной оградой базар —
не какой-нибудь рынок, а птичий,
Благовещенье… Как не пропал
в наши дни этот древний обычай!
Птицелов неуступчив и зол,
от портвейна и солнца багровый.
В тесной клетке снегирь и щегол —
красногрудый и красноголовый.
Получи! Торговаться не стану —
не для этого в мире живу!
Трешка выпорхнула из кармана,
а щегол и снегирь — в синеву!
Над заводом и над институтом,
в темный лес к голосистым друзьям
по своим неизвестным маршрутам,
по таинственным синим путям…
Ни любви и ни дружбы не надо,
лишь бы горечь, затекшая в грудь,
разошлась, чтоб встряхнуться крылато
и весеннего звона глотнуть.
Может, что-то мне в жизни простится —
дай&то Бог… Ну а если и нет,
все равно окрыленная птица
вольной песенкой встретит рассвет.
1971
" Я, как в юности, снова приду "
Я, как в юности, снова приду
постоять над высоким обрывом,
помолчать на осеннем ветру —
здесь на родине в давнем году
в некий час я родился счастливым!
Сколько лет, сколько зим, Боже мой!
Но все так же чернеет ограда,
так же стелется бор вековой,
и все так же шумят надо мной
липы Загородного Сада.
1970
" Все заповедные ручьи, "
Все заповедные ручьи,
все берега и рощи детства
я сыну в летний день вручил
как неизбежное наследство.
Владей!
Я жил, как нищий князь,
на сей земле под этой синью,
и нынче, перед ней склонясь,
я обнимаюсь с прежней жизнью.
Я для того тебя родил,
чтоб, глядя на твои движенья,
я молодость свою продлил
по всем законам возрожденья.
Не сможешь — я еще смогу.
Ты не осилишь — я осилю.
Не будь передо мной в долгу
и сам ищи свою Россию.
Сам урони свою слезу,
глядясь в простор, открытый взору,
где каждый зверь имел в лесу
себе положенную нору…
Земля вздохнула, и тепло
дождя и молодого сена
меня легко обволокло
и усыпило постепенно.
1971
" Почему, никого не любя, "
Почему, никого не любя,
о себе ты так пылко хлопочешь?
Хочешь, чтобы любили тебя?
Милый мой, слишком многого хочешь!
Хочешь, чтобы любили? За что?
Не за то ли, что словом недужным
бередишь в человеке все то,
чтобы сделать его безоружным
перед временем, перед судьбой…
Ты, конечно, в желаниях волен,
но чтоб кто-то был болен тобой —
расплатись: будь и ты кем-то болен.
Видишь: выжжена солнцем трава,
лучший друг твой эпохой не понят,
прибирает могилу вдова,
майский ветер черемуху ломит.
Этот мир со зверьми и людьми —
он давно бы рассыпался прахом,
если жизнь вдруг пошла бы под знаком
бескорыстной и вечной любви.
1971
" Река чиста. "
Река чиста.
Весь лед на берегах.
Гудит шоссе в клубах весенней пыли.
А птицы гнезда вьют на деревах,
как тыщу лет назад все так же вили.
Я вырвался из этого гнезда,
но я не птица,
чтобы ежегодно
вновь обживать родимые места
и щебетать по-птичьи беззаботно…
Земля черна
и дышит, как всегда,
щемящим духом зелени и тлена.
Грачи кричат вкруг старого гнезда —
они во власти радостного плена.
Кричат,
кричат потомки тех грачей,
с которыми я был знаком когда&то,
когда мне был понятен строй речей
щенка и ветра, тополя и дятла.
Но я благословляю этих двух,
бредущих в ночь по берегу в обнимку —
они уносят жар сплетенных рук
в хмельную даль,
в клубящуюся дымку.
Я вновь благословляю этот плен —
твои, природа, розовые путы,
но перед ним не преклоню колен,
хоть сознаю значенье сей минуты.
О Родина! Сегодня ты во мне,
а потому ты во стократ дороже,
и мы с тобой всю ночь наедине
так говорим, что дрожь идет по коже…
1971
МАЛЬЧИК
Он сегодня катался на льдине,
весь промок, но домой не идет.
Захмелев от весенней теплыни,
он костер на песке разведет.
Будет молча слоняться средь лодок,
от прохлады подняв воротник,
этот миру неведомый отрок,
вечный мальчик, мой тайный двойник…
1971
ВОСПОМИНАНИЯ
О НИКОЛАЕ РУБЦОВЕ
I
Если жизнь начать сначала,
в тот же день уеду я
с Ярославского вокзала
в вологодские края.
Перееду через реку,
через тысячу ручьев
прямо в гости к человеку
по фамилии Рубцов.
Если он еще не помер,
он меня переживет.
Если он ума не пропил, —
значит, вовсе не пропьет.
Я скажу, мол, нет покою,
разве что с тобой одним,
и скажу, давай с тобою
помолчим, поговорим.
С тихим светом на лице
он меня приветит взглядом.
Сядем рядом на крыльце,
полюбуемся закатом.
II
Ветер ладонями теплыми
гладит лицо, как слепой.
Женщина с полными ведрами
движется по мостовой.
Можно прожить припеваючи
в мире, довольстве, тепле…
Песня звучит вызывающе:
«Э-эх! По-о-тонула во мгле!..»
III
Мы
были с ним знакомы
как друзья.
Не раз
в обнимку шли и спотыкались.
Его дорога
и моя стезя
в земной судьбе
не раз пересекались.
Он выглядел
как захудалый сын
своих отцов…
Как самый младший,
третий…
Но все-таки звучал высокий смысл
в наборе слов его
и междометий.
Он был поэт:
как критики твердят,
его стихи лучатся добрым светом,
но тот,
кто проникал в тяжелый взгляд,
тот мог по праву
усомниться в этом.
В его прищуре
открывалась мне
печаль по бесконечному раздолью,
по безнадежно брошенной земле, —
ну, словом, все,
что можно звать любовью.
А женщины?
Да ни одна из них
не поняла его души, пожалуй,
и не дышал его угрюмый стих
надеждою на них
хоть самой малой.
Наверно, потому,
что женский склад
в делах уюта,
в радостях устройства
внезапно упирался в этот взгляд,
ни разу не терявший беспокойства.
Лишь иногда
в своих родных местах
он обретал подобие покоя
и вспоминал
о прожитых летах,
как ангел,
никого не беспокоя.
Ов точно знал,
что счастье — это дым
и что не породнишь его со Словом,
вот почему он умер молодым
и крепко спит
в своем краю суровом,
на Вологодском кладбище своем
в кругу теней
любимых и печальных…
А мы еще ликуем и живем
в предчувствии потерь
уже недальних.
А мы живем,
и каждого из нас
терзает все,
что и его терзало,
и потому,
пока не пробил час,
покамест время нас не обтесало,
давай поймем,
что наша жизнь — завет,
что только смерть развяжет эти узы —
ну, словом, все,
что понимал поэт
и кровный сын жестокой русской музы.
Интервал:
Закладка:
