Ник Кейв - Король Чернило. Том 1

ЗТМ

ВЕСТАЛКА. Четвертая сцена называется «Удар топора». [Отходит в сторону и начинает смотреть, непроизвольно лаская себя пальцами между ног.]

УДАР ТОПОРА

Сцена воспроизводит гениальную картину Пюиде Шаван-на — слева направо на ней стоят: НЕГР с топором, ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ — на коленях и связанный, и САЛОМЕЯ, прилежно охаживающая себя ручкой между сахарных ляжек.

ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ. Небеса и ад взирают на нас, злодейка! Ангелы в небе собирают облака для меня, черти в аду калят кочергу для тебя! [Поднимает глаза к небесам.] Я готов, Господи!

САЛОМЕЯ [на вершине оргазма]... Я тоже! Руби, негр, угомони этого гребаного святошу!

ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ. Иду к Богу моему. Хоть и узки врата, Он покажет мне путь в чертоги рая.

Луна мерцает, и кровь начинает течь по подолу платья САЛОМЕИ.

Удар топора.

ЗТМ

ВЕСТАЛКА. Последняя часть пьесы называется «Блюдо».

БЛЮДО

ЦАРЬ ИРОД, уже вполне оправившийся от сердечного приступа, сидит на троне с куриной ножкой в руке. Входит НЕГР с головой ИОАННА КРЕСТИТЕЛЯ на блюде. Голова должна быть чудовищно окровавлена и тд. ИРОД в ужасе отшатывается.

ЦАРЬ ИРОД [массируя свое больное сердце]. Что это та... что это такое?

НЕГР. Это, мой благородный повелитель, голова Иоанна Крестителя... за исключением языка, который Саломея вытребовала для себя в награду. Он велела передать, что вы можете сколько угодно хвататься за голову, но у царевны теперь будет хорошо подвешенный язык между ног.

Пауза.

На сцену выходит маленькая девочка, совершенно голая, вся в кровавых отпечатках рук.

ДЕВОЧКА [бесстрастно]. КОНЕЦ.

ЗАНАВЕС

перевод Илья Кормильцев

Nocbi eternus in faece cloaca, in exisilim cum catarax optico. Corpus leperum, oh, corpus leperum, similis albino papyrus vexillum. Ego surrendus. Deus non capit captivum. Eus non capit captivum. Ego Exceptum.

Мы впитываем образ', напоминающий очертания лоснящегося тела, которое есть и будет источником жизни, центробежной осью нашего внимания. Мы приглядываемся. Мы тщательно рассматриваем, но умирающее, умирающее солнце набрасывает бледное покрывало поверх наших догадок, обращает лужу нечистот в Великое Позолоченное Блюдо, перевернутое вверх дном. Мы измеряем периметр, отрывая глаза от центра мистерии лишь для того, чтобы убедиться, что Мы Все Еще на Твердой Земле. Да, так и есть.

Ego est protag. Dogged.

Пар поднимается от скрючившейся фигуры, которая ни пошевелилась ни разу за весь цикл полной циркумнавигации. Предположение следует за предположением в приятной замкнутой последовательности. Мы боимся, что наши глаза обманут нас, как это уже часто случалось раньше, поэтому мы впитываем сведения с великой поспешностью. Золотое солнце погружается. Наши мысли мчатся и никогда не знают покоя. Мы впитываем, отбираем, толкуем, создаем. Наши головы забиты больными стихами. Туман запутался в верхушках деревьев. Он свисает, словно фата. Деревья и кустарник так напоминают обманутых невест.

Темное подобие земли наполнится запахом смерти еще до наступления следующего рассвета. Откуда мы знаем? Мы знаем теперь, что смерть крадет плачущих невест прямо из-под фаты, откуда капают тяжелые слезы, разбивающиеся о золотое блюдо. Недоеденные объедки, оставленные посередине блюда. Можно найти потенциального мужа где угодно, но хорошая пища скоро портится. По всем признакам это будет великолепная интрижка. Мы признаем в забытых объедках панцирь — вероятно, креветочный. Наши глаза напряженно ищут иных свидетельств. Пар поднимается от скрючившейся фигуры.

Мы видим, что его колени прижаты к груди и что он лежит на боку, всеми забытый. Мы видим, как бледно-оранжевая заря просвечивает сквозь затуманенные капельки влаги на его теле. По периметру его кожа разделена на сегменты, словно панцирь рака или креветки. Он лежит на боку, обнаженный. Одна черная жемчужина неподвижно глядит на нас. Нам кажется, что это — взгляд мертвеца, пока, не дрогнув ни одной жилкой, на лице или на теле, эта черная жемчужина не начинает молить нас, молить о смерти, и мы застываем в изумлении. Наши сердца проникаются симпатией. Наши глаза наполняются отчаянием и слезы текут по щекам. Они смешиваются со слезами тех обманутых невест, которые не остановились даже на одно мгновение. Мы простираем к нему свои руки, но напрасно, потому что, хотя мы и высоки ростом, все же не можем до него дотянуться. Он по-прежнему неподвижен, равно как и его глаза. Мы пытаемся звать его, но нам еще не даны голоса. Уверенные в безопасности оттого, что нас много, и подталкиваемые стремлением помочь, мы отважно переступаем периметр. Но ни благородные намерения, нет, ни отважные поступки не насытят прожорливую малакостому. Осторожней! черная жижа засасывает подошвы ботинок, и мы вынуждены отступить, чтобы не быть пожранными полностью. Мы дрожим в темноте, солнце уже ушло, и вместе с ним золотой рассвет.

О, ушло солнце. Дома наши сморщенные Нэнси лежат в тепле и ждут. О, ушла заря. Наши ботинки полны черной тины. Мы скребем и скребем их, но все напрасно. Как мы можем явиться на свидание в одном мокром ботинке? Это невозможно! Все, мы должны омрачить золото и дать сгнить хорошей пище!

Забытая скорлупа быстро разлагается, превращаясь в нечто серо-туманное. Гниль, словно рак, распространяется изнутри черно-зеленого блюда. В считанные минуты почти половина куска съедена.'Она исчезла прямо на наших глазах. Только одна черная жемчужина продолжает смотреть, умоляя. Тучи насекомых набрасываются на то, что напоминает его исчезающий образ, высасывая и жаля его, раскрашивая пузырями и волдырями его кожу. Мы не можем ему помочь и склоняем головы из уважения к его мукам. Вновь наши чувства предают нас, и мы уже не можем сдержать последних горьких слез. Существо вновь обретает форму и вес в овальном медальоне с крышкой на пружине, скрывающей образ маленькой девочки. У нее неземное выражение лица, словно у ребенка-святого. Мы узнаем ее, словно она одна из нас, но ни на миг не можем удержать медальон, и тот падает и разбивается. Мы бросаемся собирать по кусочкам призрак той, что когда-то любили. Все напрасно. Лишь наш собственный образ отражается в мутной воде. Мы пятимся в ужасе. Наши лица застыли на поверхности воды. Они искажены и налиты кровью, глаза пылают безумием и полны ненависти. Наши губы кривятся в приступах ярости. Посреди желтой пены бесстыдно набухают плюющиеся багровые губы. Слюни текут ручьем, и наши волосы измазаны дерьмом пролетающих птиц. В наших кулаках, сжатых до побелевших костяшек пальцев, зажаты все виды импровизированного оружия, лезвий, молотков, самопальных дубинок, мотков веревки, кухонных ножей и кос, которыми мы размахиваем над головами.