Ирина Одоевцева - Собрание стихотворений

Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем.
И теперь я пишу балладу
Для него и о нем.

Плыл Гумилев по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.

Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня.
И каждой звезде говорил он:
– «Сделай героем меня!»

Словно в аду полгода
В Африке жил Гумилев,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.

Встречался не раз он со смертью,
В пустыне под «небом чужим».
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:

– «Ах, Африка! Как экзотично!
Костры, негритянки, там-там,
Изысканные жирафы,
И друг ваш гиппопотам».

Во фраке, немного смущенный,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал:

«Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил».

Колыхался розовый веер,
Гумилев не нравился ей.
– «Я стихов не люблю. На что мне
Шкуры диких зверей»…

Когда войну объявили,
Гумилев ушел воевать.
Ушел и оставил в Царском
Сына, жену и мать.

Средь храбрых он был храбрейший,
И, может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.

Но приятели косо смотрели
На георгиевские кресты:
– «Гумилеву их дать? Умора!»
И усмешка кривила рты.

«Солдатские – по эскадрону
Кресты такие не в счет.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведет.!..»

...Раз, незадолго до смерти,
Сказал он уверенно: «Да.
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда!..

Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет…»
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.

Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма – ничего.

Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звезды в небе пели: –
«Слава тебе, герой!»

Мне казалось всегда, что писатель
Очень нужен на этой земле,
И что я для Вас, мой читатель,
Как тепло, как еда на столе.

Но какое Вам в сущности дело
До того, что я стать хотела
Другом Вашим, опорой в борьбе,
Утешеньем в горькой судьбе.

Вот пишу я черным по белому,
По щемяще до слез сожалелому,
Без утайки и без прикрас,
Откровенно, как в смертный час —

Обо всем, что я не сумела,
Как горела душа и болела,
Как томилась и как всецело —
Вами, с Вами, о Вас, для Вас.

Помурлычь, Королевна-Краля,
Уложив на макушке ушки,
Помурлычь на моей подушке,
Отгони болезнь и печали.

С каждым вздохом глотаю бритву,
Ненавижу Блеза Паскаля
За его дурную молитву
Об использовании болезни.
Что болезни еще бесполезней
И бессмысленнее страданья?

«До свиданья, ночь! До свиданья!»
Как шальные, кричат петухи.

В этот час таинственно-ранний,
В час ненужных воспоминаний
Заклинаю страданье — исчезни!
И чтоб мне простились грехи,
Превращая болезнь в стихи.

– Вам надо уехать в Египет —
Вам вреден Париж весной,
Вам это совсем не по силам.

Ах, доктор, старик смешной!
За окнами дождик сыплет
С упрямою косизной.
Как скучно лежать одной…

… А ласточки в теплом Египте
В шуршанье стотысячекрылом,
С мечтою на каждом крыле
На север готовы лететь,
И Нил плодотворным илом
Разлился на целую треть.

– О, любите меня, любите,
Удержите меня на земле,
О, любите меня, любите,
Помешайте мне умереть!

Вот палач отрубил мне голову,
И она лежит на земле.
И ни золотом, и ни оловом…
Кончен спор о добре и зле.
И теперь уже, плачь не плачь,
Не пришьет головы палач.

Посмотри, какая красивая,
Косы черные, как смоль,
А была гордячка спесивая,
Презирала бедность и боль.

Только как же… Позволь, позволь.
Если это моя голова,
Как могла я остаться жива!
И откуда черные косы
И глаза лукаво-раскосые?
И какая же я гордячка?

Вьются вихри. Несется конница,
Пол вздымает морская качка,
В лоб стучится, в сознанье ломится
Балаболка — ведьма — бессонница

— Надоела! Которую ночь…
Убирайся отсюда прочь!

Убирайся. Все это бред —
Уголек, залетевший из ада,
Лепесток из райского сада,
Никакой головы здесь нет.

Никакой головы. Ничего.
Беспощадно метет метелка,
Полнолунным светом звеня,
Выметая в пространство меня.

Дверь распахнута в праздничный зал,
Сколько там позолоты и шелка,
И гостей, и цветов, и зеркал!
В зеркалах отражается елка
Оттого что всегда Рождество —
Вечный праздник на Божьем свете.

В хороводе кружатся дети.
Кто же я? Одна из детей? Снова детство.
Как скучно…
А если
Я одна из старушек гостей,
Прапрабабушка в шелковом кресле…

— Замолчи, замолчи, балаболка.
Замолчи, не трещи без умолка!
Ты же видишь прекрасно: я — елка.
Я вот эта елка зеленая,
Блеском свечек своих ослепленная.
Как волшебно…
Как больно…
Огонь.

Подушка, тетрадь, чернила,
Жасмин и солнце в окне.
Ленора, Сольвейг, Людмила,
Русалка на лунном дне.

… О том, как я жизнь любила,
Как весело было мне.
О том, что моя тоска
Тяжелее морского песка…

Я все понимаю и слышу
Не хуже, чем кто другой:
Вот падает снег на крышу,
Бубенчик поет под дугой —

И мчатся узкие санки
Вдоль царственно белой Невы.
… Потом я жила на Званке
В гнезде у вдовой совы.

О том, что было когда-то,
Мне лучше не помнить совсем —
Глазастых собак и солдата
И дочек. Их было семь.

Ах, дочки мои — цветочки
В сияющем райском саду
(…А вдруг они тоже в аду?..)

Довольно! Дошла я до точки
В беспамятстве и бреду
И дальше, нет — не пойду.