Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Она была худа, как смертный грех,
И так несбыточно миниатюрна…
Я помню только рот ее и мех,
Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.

Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.
И этот рот — бессчетных прахов урна…
Я у нее встречал богему, — тех,
Кто жил самозабвенно-авантюрно.

Уродливый и блеклый Гумилев
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,

Евреинов — бросаться на костер…
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу…

Я Гумилеву отдавал визит,
Когда он жил с Ахматовою в Царском,
В большом прохладном тихом доме барском,
Хранившем свой патриархальный быт.

Не знал поэт, что смерть уже грозит
Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,
Не в удушающем песке Сахарском,
А в Петербурге, где он был убит.

И долго он, душою конквистадор,
Мне говорил, о чем сказать отрада.
Ахматова устала у стола,

Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села…

Храм с бархатной обивкой голубой,
Мелодиями пахнущий, уютный,
Где мягок свет — не яркий и не смутный —
Я захотел восставить пред собой.

Пусть век прошел, как некий Людобой,
Век похоти и прихоти минутной,
Пусть сетью разделяет он злопутной
Меня, Мариинский театр, с тобой, —

Пусть! Все же он, наперекор судьбе,
Не может вырвать память о тебе,
Дарившем мне свое очарованье.

И я даю тебе, лазурный храм
Искусства, перешедшего к векам,
Театра Божьей милостью названье!

«Вот солнце скрылось — луна не взошла.
Спеши к вервэне: от сумерек мгла.

Ступая тихо в сиреневой мгле,
Дай соты с медом, как выкуп земле.

Вокруг железом цветок очерти,
Рукою левой вервэну схвати.

И — выше в воздух! Повыше!» Вот так
Учили маги, кто жаждал быть маг:

«Натрешься ею — в руках твоих все.
Все, что желаешь. Теперь все — твое.

Она прогонит мгновенно озноб,
И просветлеет нахмуренный лоб.

Она врачует упорный недуг:
Она — экстаза и радости друг.

Заводит дружбу вервэны цветок,
Но только помни условленный срок:

Когда нет солнца, когда нет луны,
Коснись до стебля, — цветущей струны, —

И вмиг железом цветок очертя,
Рукою левой своей схватя,

Повыше в воздух. Повыше! Вот так».
— Теперь ты тайной владеющий маг!

Вервэна, вена Венеры,
Напиток плымный любви!
Пою восторженно-смело
Благие свойства твои:
Ты так же, как и Омела,
Болезни можешь целить,
Злых духов загнать в пещеры,
Враждуюших примирить.

Ах, чтили тебя друиды,
И маги, и древний галл.
Не ты ль — украшенье термы?
Не страсти в тебе ль закал?
Ведь сок твой исполнен спермы,
И ты очищаешь дом,
Рассеиваешь обиды
Волшебным своим цветком.

Аркан Бесспорной Доктрины
(Их было ведь двадцать два)
Шестой обозначил цифрой
Тебя, Железняк-трава.
С той эры культурьи вихри
Поверья метнули в прах,
Но их аромат не сгинул
И вечно душист в веках.

Да, в дюжину Розенкрейцер
Магическую свою
Премудрость вложил Вервэну
В растительную семью.
Я славлю Венеры вену,
Будящую — как стихи —
Сарказм в лице европейца
И радость детей стихий!

Он нам сказал вчера: «Моя жена больна.
  Четвертый день лежит. Она — одна.

Быть может, съездим к ней?» — прибавил тихо мне
  И то же самое — моей жене.

И вот на станцию мы, подозвав авто,
  Не зная — ехали — где, как и что.

Он в электрический нас проводил вагон.
  Весь час пути был молчаливым он.

Лишь устремленные его в окно глаза
  Мягчила жалостливая слеза.

В прохладной комнате она встречала нас
  С лицом, которому — в иконостас.

О, голубеющая худоба его!
  Улыбка дрогнула: — «Я — ничего…

Сегодня бодрая…» Кивнув моей жене,
  Она осталась с ней наедине.

По небу, точно хлопья ваты,
Плывут закатные облака.
Они слегка голубоваты
И лучезарны они слегка.

Мечты вплетаются в закаты
Из шелковистого далека.
Они слегка голубоваты
И лучезарны они слегка.

Мне хочется уйти куда-то,
В глаза кому-то посмотреть,
Уйти из дома без возврата
И там — там где-то — умереть.

Кому-то что-то о поэте
Споют весною соловьи.
Чего-то нет на этом свете,
Что мне сказало бы: «Живи!..»

Страна Гюго, страна Верхарна,
Край Данта и Шекспира край!
Вы заложили храм в Локарно,
Земной обсеменили рай…

Цветущие с дороги вехи
Влекут к себе издалека:
Вы позаботились о чехе,
Вы пригласили поляка.

Так! В неизбывной жажде мира
Вы совершили мудрый шаг:
Недаром семиструнна лира —
Отныне немец вам не враг…

Усемерив свои усилья,
Задавшись целью всеблагой,
Вселенной озарили крылья
Вы семицветною дугой.

В ней — верный знак, что день погожий
Ненастному на смену дню
Уже спешит. Склонись, прохожий:
Тебя крестом я осеню!

Пусть солнце в небе лучезарно
Еще не плещется, звеня…
Пусть! — веры символом Локарно
Нам озаряет сумрак дня!

Гремят лучистые литавры
Светила пламенного дня,
И, в страхе, прозные центавры
Бегут, скрываясь от меня.

Я слышу солнечное пенье,
Я вижу жизнь со всех сторон —
Победоносное лученье!
Победоносный перезвон!

Кто в солнце музыки не слышит,
Тот строф поэта не поймет.
И полной грудью тот не дышит,
И полным сердцем не живет!

Тому, кто уготовил лавры
Мне на чело, прияв меня,
Гремите, пламные литавры
Ночь побеждающего Дня!

О, как для соловья тихи
Душистые ночные бризы…
Я соловей: свои стихи
Я называю соловьизы