Дмитрий Быков - Последнее время

Что до меня, то все мои потуги
Примерить эти почести — смешны.
Топтали. В этом нет моей заслуги.
Любили. В этом нет моей вины.

Ладно б гений, пускай хоть изгой,
Но с рожденья ни тот, ни другой,
Обживаясь в своей подворотне,
Жил как тысячи, думал как сотни —

А не прячется шило в мешке!
И жуешь на своем пятачке
Черствый хлеб круговой обороны,
Черной участи белой вороны.

Новые рады заморским гостям,
Старые — только татарам.
Старые люди идут по костям,
Новые люди — по старым.

В стае соратников холодно мне,
В стаде противников — тесно…
Нету мне места на этой земле.
Это и есть мое место.

Что я делал? Орал на жену
И за всей этой скукой и злобой,
Проклиная себя и страну,
Ждал какой-нибудь жизни особой.

Не дождавшись, угрюмо подох,
Как оно и ведется веками.
Что поделать? Суди меня Бог,
Разводя безнадежно руками.

Все меньше верится надежде,
Все меньше значат письмена,
И жизнь, казавшаяся прежде,
Все больше смахивает на.

Родной отряд не то что выбит,
Но стыдно собственных знамен.
Читатель ждет уж рифмы «выход»,
А выйти можно только вон.

К вечеру холодно. Скоро и лед.
Утренник сед.
Что-то все реже, все чище мелькнет
Синий просвет.

Что-то все больше бессолнечных дней,
Тусклых ночей —
Что-то становится все холодней,
Все горячей.

От себя постепенно отвык:
От каких-то привычек, словечек…
Забываю, как отчий язык
Забывает с годами разведчик.

Машинально держусь на плаву.
Жаль тонуть — выгребаю исправно.
Без тебя же я как-то живу —
Без себя проживу и подавно.

Осторожно, мучнисто светает.
Неуверенный птичий галдеж.
Мне с тобой-то тебя не хватает —
Что же будет, когда ты уйдешь?

Вид в окошко: труба водостока,
Ветки, галки, белье на ветру…
Мне и здесь-то уже одиноко —
Что же будет, когда я умру?

Божественна Россия поздней ночью,
Когда состав, кренящийся слегка,
Промахивает светопись сорочью
Широкошумного березняка.

Как впору ей железная дорога —
Изгибчатый, коленчатый костяк!
Как все ништяк! Как не хватает Бога,
Чтоб стало все совсем уже ништяк!

На закате меркнут дома, мосты
И небес края.
Все стремится к смерти — и я, и ты,
И любовь моя.
И вокзальный зал, и рекламный щит
На его стене —
Все стремится к смерти, и все звучит
На одной волне.

В переходах плачется нищета,
Изводя, моля.
Все стремится к смерти — и тот, и та,
И любовь моя.
Ни надежд на чье-нибудь волшебство,
Ни счастливых дней —
Никому не светит тут ничего,
Как любви моей.

Этот мир звучит, как скрипичный класс,
На одной струне,
И девчонка ходит напротив касс
От стены к стене,
И глядит неясным, тупым глазком
Из тряпья-рванья,
И поет надорванным голоском,
Как любовь моя.

Над пейзажем с почти прадедовской акварели —
Летний вечер, фонтан, лужайка перед дворцом,
На которой крестьяне, дамы и кавалеры
Поздравляют героев с венцом и делу концом,
Над счастливым финалом, который всегда в запасе
У Творца в его поэтической ипостаси
(Единение душ, замок отдался ключу),—
Над историей о принцессе и свинопасе
Опускается занавес раньше, чем я хочу.

Поначалу принцессе нравится дух навоза,
И привычка вставать с ранья, и штопка рванья —
Так поэту приятна кондовая, злая проза
И чужая жизнь, пока она не своя.
Но непрочно, увы, обаянье свиного духа
И стремленье интеллигента припасть к земле:
После крем-брюле донельзя хороша краюха,
Но с последней отчетливо тянет на крем-брюле.
А заявятся гости, напьются со свинопасом —
Особливо мясник, закадычнее друга нет,—
Как нажрется муж-свинопас да завоет басом:
«Показать вам, как управляться с правящим классом?
Эй, принцесса! Валяй минет… пардон… менуэт!
Потому я народ! У народа свои порядки!
Никаких, понимаешь, горошин. А ну вперед!»
Он заснет, а она втихаря соберет манатки,
И вернется к принцу, и принц ее подберет.

Или нет. Свинопас научится мыться, бриться,
Торговать свининой, откладывать про запас —
Свинопасу, в общем, не так далеко до принца,
В родословной у каждого принца есть свинопас…
Обрастет брюшком, перестанет считать доходы —
Только изредка, вспоминая былые годы,
Станет свинкой звать, а со зла отбирать ключи
И ворчать, что народу и бабам вредны свободы.
Принц наймется к нему приказчиком за харчи.

Есть и третий путь, наиболее достоверный:
Ведь не все ж плясать, не все голоском звенеть.
Постепенно свыкаясь с навозом, хлевом, таверной,
Свинопасом, стадом, — принцесса начнет свинеть.
Муж разлегся на солнцепеке, принцессу чешет —
Или щиплет, когда заявится во хмелю,—
Та начнет обижаться, хрюкать, а он утешит:
«Успокойся, милая, я ведь тебя люблю!»
Хорошо мне бродить с тобою по кромке леса.
Середины нет, а от крайностей Бог упас.

Хорошо, что ты, несравненная, не принцесса,
Да и я, твой тоже хороший, не свинопас.
Вечно рыцарь уводит подругу у дровосека,
Или барин сведет батрачку у батрака,
И уж только когда калеку любит калека —
Это смахивает на любовь, да и то слегка.

Вся любовь прошла в чужих жилищах,
В хатах снисходительных коллег.
Нас туда пускали, словно нищих
На краю деревни на ночлег.
Как ужасна комната чужая,
Как недвижный воздух в ней горчит!
В ней хозяин, даже уезжая,
Тайным соглядатаем торчит.

Мнится мне, в пустой квартире вещи
Начинают тайную войну:
Ящик шкафа щерится зловеще
На торшер — ущербную луну;
Хлебница стучит железной створкой,
Требуя себе особых прав;
Из сортира тянет свежей хлоркой —
Газовой атакою на шкаф;
Табуретки, выстроившись по три,
Топают и стол теснят с торца,
Позабыв о гнете и присмотре
В гости отвалившего жильца…
Но как только ключ в замке запляшет
И войдем, дыханье притая,
В комнату, в которой все не наше —
Даже ты как будто не моя,
Где окатит дрожью каждый шорох,
Где за всем следит незримый глаз,—
Позабыв о собственных раздорах,
Вещи ополчаются на нас,
И под их безжалостным надзором
Обнаружит с кражею родство
Наше счастье бедное, в котором
Все и так с начала воровство.