Дмитрий Быков - Последнее время

А когда в разгар, как по заказу,
У дверей хозяин позвонит
И за то, что отперли не сразу,
Легкою усмешкой извинит,
За ключом потянется привычно
И почти брезгливо заберет —
Дай мне, Боже, выглядеть прилично,
Даже в майке задом наперед.

Был я в мире, как в чужой квартире.
Чуждый воздух распирал мне грудь.
Кажется, меня сюда пустили,
Чтобы я любил кого-нибудь.
Солнце мне из милости светило,
Еле разгоняя полумрак.
Если б здесь была моя квартира —
Вещи в ней стояли бы не так.
Шкаф не смел бы ящика ощерить,
В кухне бы не капала вода,
И окно бы — смею вас уверить —
Тоже выходило не туда!
Господи! Пред тем, как взять обратно,
Наклонись хозяином ко мне.
Все, что я оставил, — это пятна
На твоей бескрайней простыне.
Боже, мы плохие работяги!
Видишь, как бедны мои труды:
Пятна слов на простыне бумаги,
Как любви безвыходной следы.
И когда твой ангел, встав у двери,
Вдавит кнопку черного звонка
И увижу, что любой потере,
В сущности, цена невелика,—
Прежде чем души моей объедок
Вытряхнуть из плоти, сжать в горсти,
Господи, помедли напоследок:
Дай себя в порядок привести!

Нету прежней стати, ни прежней прыти.
Клонюсь ко праху.
Аще песнь хотяше кому творити —
Еле можаху.

Сердце мое пусто. Мир глядит смутно,
Словно зерцало.
Я тебя не встретил, хоть неотступно
Ты мне мерцала.

Ты была повсюду, если ты помнишь:
То дымя «Шипкой»,
То в толпе мелькая, то ровно в полночь
Звоня ошибкой.

Где тебя я видел? В метро ли нищем,
В окне горящем?
Сколько мы друг друга по свету ищем —
Все не обрящем.

Ты мерцаешь вечно, сколько ни сетуй,
Над моей жаждой,
Недовоплотившись ни в той, ни в этой,
Но дразня в каждой.

…Жизнь моя уходит, обнажив русло,
Как в песок влага.
Сердце мое пусто, мир глядит тускло.
Это во благо:

Может, так и лучше — о тебе пети,
Спати с любою…
Лучше без тебя мне мучиться в свете,
Нежли с тобою.

Он так ее мучит, как будто растит жену.
Он ладит ее под себя: под свои пороки,
Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину.
Муштрует, мытарит, холит, дает уроки.

И вот она приручается — тем верней,
Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем;
Она же видит во всем заботу о ней.
Точнее, об их грядущем — понятно, общем.

Он так ее мучит, жучит, костит, честит,
Он так ее мучит — прицельно, умно, пристрастно,—
Он так ее мучит, как будто жену растит.
Но он не из тех, кто женится: это ясно.

Выходит, все это даром: «Анкор, анкор,
Ко мне, ко мне!» — переливчатый вопль тарзаний,
Скандалы, слезы, истерики, весь декор,
Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.

Так учат кутить обреченных на нищету.
Так учат наследного принца сидеть на троне —
И знают, что завтра трон разнесут в щепу,
Сперва разобравшись с особами царской крови.

Добро бы на нем не клином сошелся свет
И все пригодилось с другим, на него похожим,—
Но в том-то вся и беда, что похожих нет,
И он ее мучит, а мы ничего не можем.

Но что, если вся дрессура идет к тому,
Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва
Она взбунтовалась — и стала равна ему,
А значит, непобедима, неуязвима?

И все для того, чтоб, отринув соблазн родства,
Давясь следами, пройдя километры лезвий,
Она до него доросла — и переросла,
И перешагнула, и дальше пошла железной?

А он останется — сброшенная броня,
Пустой сосуд, перевернутая страница.
Не так ли и Бог испытывает меня,
Чтоб сделать себе подобным — и устраниться,

Да все не выходит?

Кое-что и теперь вспоминать не спешу —
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.

Только ненависть может — права Дюморье —
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?

Дай мне все это выжечь, отправить на слом,
Отыскать червоточины, вызнать изъяны,
Обнаружить предвестия задним числом,
Вспомнить мелочи, что объявлялись незваны
И грозили подпортить блаженные дни.
Дай блаженные дни заслонить мелочами,
Чтоб забыть о блаженстве и помнить одни
Бесконечные пытки с чужими ключами,
Ожиданьем, разлукой, отменами встреч,
Запашком неизменных гостиничных комнат…
Я готов и гостиницу эту поджечь,
Потому что гостиница лишнее помнит.

Дай мне выжить. Не смей приближаться, пока
Не подернется пеплом последняя балка,
Не уляжется дым. Ни денька, ни звонка,
Ни тебя, ни себя — ничего мне не жалко.
Через год приходи повидаться со мной.
Так глядит на убийцу пустая глазница
Или в вымерший, выжженный город чумной
Входит путник, уже не боясь заразиться.

Как-то спокойно я вышел из ада,
Ужас распада легко перенес.
Только теперь заболело как надо.
Так я и думал. Отходит наркоз.
Выдержал, вынес — теперь настигает:
Крутит суставы, ломает костяк…
Можно кричать — говорят, помогает.
Господи, Господи, больно-то как!
Господи, разве бы муку разрыва
Снес я, когда бы не впал в забытье,
Если бы милость твоя не размыла,
Не притупила сознанье мое!
Господи Боже, не этой ли мукой
Будет по смерти томиться душа,
Вечной тревогой, последней разлукой,
Всей мировою печалью дыша,
Низко летя над речною излукой,
Мокрой травой, полосой камыша?
Мелкие дрязги, постылая проза,
Быт — ненадежнейшая из защит,—
Все, что служило подобьем наркоза,
Дымкой пустой от нее отлетит.
Разом остатки надежды теряя,
Взмоет она на вселенский сквозняк
И полетит над землей, повторяя:
«Господи, Господи, больно-то как!»

Раньше здесь было кафе «Сосиски».
Эта столовка — полуподвал —
Чуть ли не первой значится в списке
Мест, где с тобою я пировал.