Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Эхо планеты»

Тут возник вот ещё какой нюанс: в России в связи с погодой наконец заработало гражданское общество. Гражданское общество, напоминаю, это не тогда, когда все бегут на площадь митинговать, а тогда, когда есть самоорганизация и горизонтальная солидарность. Рискну заметить, что в России эта горизонтальная солидарность всегда была важней вертикальной мобильности, она у нас как-то лучше отлажена ― ни одно распоряжение верхов не доходит до низов в неискажённом виде, зато взаимопомощь работает на ура. И вот, представьте себе, в связи с пожарами появилось сразу несколько самодеятельных организаций, которые развозят добровольцев по наиболее горячим точкам, закупают упомянутые мотопомпы, возят погорельцам еду и одежду… Обнаружилась феноменальная вещь: одна блогодевушка так прямо и призналась в открытую, что эти пожары были для неё самым счастливым временем за последние лет десять, сколь бы кощунственно это ни звучало.

И многие готовы эту жару благодарить ― в том числе одна коллега-журналистка, активно занимавшаяся сбором и рассылкой помощи. Говорю это не для того, чтобы её распиарить, а для того, чтобы процитировать: «В первый раз за последнее время чувствую, что делаю действительно важное дело».

От прочих действительно важных дел мы оттеснены, такая страна, ничего не поделаешь. Приходится ждать катастрофы вроде войны или пожаров, чтобы люди, умеющие делать дело, вышли на передний край и на первый план. Чтобы им позволили спасти страну, которая в обычное время от них отделена.

О причинах такого отделения можно спорить: допустим, у меня есть теория, что Россия должна оставаться неизменной, поскольку играет в мире роль улавливающего тупика. Если кто ездил по горным дорогам, знает, что это такое. Это такой аппендикс главной дороги, в нашем случае ― мировой истории, в котором вязнет машина, слетевшая с трассы. В России действительно вязнет всё ― Чингисхан, фашизм, коммунизм. Она предназначена для того, чтобы в ней, как в вечном, бурливом и цветущесложном болоте, застревали любые убийственные тенденции, захватчики и всемирные прожекты. Мир ― целая система, ему всё зачем-нибудь нужно, и если где-то прогресс изо всех сил разгоняется, где-то он должен и тормозиться. Жить в такой стране не очень радостно, но интересно.

Преимуществ у такой жизни ― море, начиная от предсказуемости всего и кончая обилием щелей, куда можно забиться; а недостаток, пожалуй, один, но очень существенный. При такой организации жизни человека всеми силами будут отгонять от дела, которое он умеет делать. Профессиональной реализации ему придётся добиваться так же, как Иаков добивался Рахили: сначала семь лет делать не своё, и только потом, может, разрешат иногда, понемногу, очень плохо осуществлять предназначение.

Мы сегодня, да, собственно, и всегда,― страна людей, которым, по справедливому замечанию Лидии Гинзбург, платят за то, чтобы мы не работали, или, точнее, чтобы занимались нелюбимым: это примерно как у Оруэлла в «1984», где самым страшным грехом считались совокупления с нравящейся женщиной. Если у человека есть любовь ― он уже выполз из-под тотального контроля, завелась у него какаято своя жизнь, пристрастия, появились абсолютные ценности… А этого нельзя! Это конец рабства!

Если все начнут любить тех, кто им подходит, и профессионально заниматься тем, к чему лежит душа, страна примется бурно развиваться и выскочит из болотного состояния. Больше того, у профессионала есть рабочая совесть, есть принципы, и нравственность человека вообще во многом определяется тем, как он работает, а не тем, сколько кушает и с кем спит. Тунеядец ― идеальный раб: ему всё равно, от какой работы бегать и на каком фронте сачковать. Если у всех в России заведётся профессия и соответственно совесть, требовательное и серьёзное отношение к себе, сразу станет гораздо меньше лжи. И к выборам будет другое отношение. И мера ответственности за свою судьбу тоже изменится. Поэтому нам ни в коем случае нельзя позволять профессионализацию: у нас должна быть страна людей, никому не приносящих пользы. Только на этом условии можно оставаться болотом. Благо нефти хватает.

Вспомните: главной задачей всякой власти тут всегда было ― отлучить от ремесла: режиссёр чтоб не смел снимать кино, актёр ― играть кого хочет… Это касалось и самого обыденного, рутинного производства: все ведь знают, с какими проблемами сталкивался любой рационализатор, умный организатор, любой, кто научился извлекать из работы не только прибыль, но и удовольствие. Передовиками назначали тех, кто годился для витрины. И большинство этих назначенных передовиков никакими суперрекордсменами не были. Андре Жид разоблачил Стаханова, написав, что во Франции любой шахтёр делает такую норму, не особенно напрягаясь,― и его тут пятьдесят лет не печатали! А во время репрессий в первую голову истребляли тех, кто умел и любил делать своё дело; и в девяностые с производством расправлялись по тому же принципу.

И вот, товарищи, настала жара, и стало можно в этих экстремальных обстоятельствах реализоваться. Те, кто умеет бороться с огнём, стали с ним бороться. Те, кто умеет собирать и распределять помощь, с утра до ночи сортируют посылки. Добровольцы-врачи и добровольцы-строители отправились по сгоревшим населённым пунктам. У них появилась точка приложения энергии и знаний, а куда им было деваться в стране, которая ничего не делает? Наконец, у всех образовался смысл жизни, возникающий у нас, увы, лишь тогда, когда что-нибудь горит. Жара, как война, всем подарила ощущение тайной связи, нужности, той толстовской «скрытой теплоты патриотизма», которая в обычной нашей жизни не видна, но в жару тлеет, как торфяник.

Жара в России стала не просто и не столько природной катастрофой, катастрофы, слава Богу, нет. Она стала поводом в очередной раз ощутить себя людьми. Именно поэтому она ― главная тема, главное, а может, и единственное событие года. Это и хорошо, и очень грустно.

Впрочем, нельзя не сказать ещё об одном аспекте погоды. Погода стала, так сказать, крайней: люди ругают её, потому что всё остальное ругать нельзя. Нет, дело не в запретах, не в строжайшей цензуре на электронных СМИ, а в том, что у нас ведь, по сути дела, всё ― погода. В том смысле, что практически всё неисправимо. Пробки. Воровство. Отсутствие выборов. Хамство на всех уровнях. Чудовищное образование. Враньё. И так далее, со всеми остановками. Но, когда мы ругаем эти вещи, мы плюём против ветра. Потому что все эти претензии ― в огромной степени к самим себе. В том числе и претензии к власти ― потому что эту власть мы терпим, потому что нам она удобна, потому что нам комфортно существовать в ситуации социальной безответственности. Ведь это все «они». А общество как бы и ни при чём.