Василий Жуковский - Том 3. Орлеанская дева. Эпические произведения

Когда письмо от Гездехема
Гонец поспешный Кейкавусу
В его столице Истахаре
Вручил и сделалось известно
Царю, какая собиралась
Гроза на области Ирана, —
Он ужаснулся и немедля
Созвал верховный свой совет.
И собралися к Кейкавусу
Его вельможи: Ферабор
(Сын царский и наследник трона),
Гудерс, Кешвад, Шехе́дем, Тус, Рохам,
Гургин, Милат, Фергас, Бехрем и Геф.
И, Гездехемово письмо прочтя им, царь
Сказал: «Зораб мне этот страшен;
Он овладел без боя Белым Замком,
Твердейшею защитой наших граней;
Там двух вождей надежных мы имели —
Но старый убежал,
А молодой врагу отдался в руки:
Гудерс, не можешь похвалиться ты
Своим Хеджиром; у тебя
Так много сыновей — зачем же
Из них мы выбрали такого,
Который был не в силах одолеть
Туранского молокососа?
Но, правда, пишет Гездехем,
Что этого молокососа
Один Рустем лишь одолеет;
Скажите ж, верные вельможи,
Что делать нам? Послать ли за Рустемом?»
И в голос все воскликнули: «Послать!»
И было решено, чтоб царь
Письмо к Рустему написал
И чтоб с письмом без замедленья
Был Геф, Рустемов зять, отправлен.

И Кейкавус письмо такое
К Рустему написал:
«Ирана щит, Сабула обладатель,
Великий царский пехлеван,
На нас гроза с Турана поднялася;
Врагами схвачен Белый Замок;
Их вождь, по имени Зораб,
Летами юноша, а силой
Пожар, землетрясенье, гром,
От семенгамских происходит,
В народе говорят, царей.
И пишет вождь наш Гездехем,
Что этого богатыря
Не одолеть нам, что один
Лишь ты с ним силою сравнишься.
Я свой совет верховный собрал,
И все советники мои
Со мной согласны, что тебя
Нам должно вызвать из Сабула,
Что лишь твоя рука от царства
Такую гибель отразит.
Итак, зову тебя, Рустем,
Венец, убранство, щит царя,
Спасительная пристань царства,
Твердыня трона, войска слава,
Ирана жизнь, Турана смерть;
Спеши, спеши; когда получишь
Мое письмо, сидишь ли — встань,
Стоишь ли — не садись;
Идешь ли в замок — не входи;
Но в тот же миг вели подать
Доспехи, бросься на коня,
И пусть с тобою конь твой славный,
Твой Гром, летит небесным громом,
И ты, Ирана гром защитный,
Будь громом бедствия Турану».

Царь Кейкавус, окончив
И запечатав пестрым воском
Свое письмо, послал с ним Гефа;
И Геф, как и́з лука стрела,
Помчался; день и ночь скакал он;
Забыв о пище и ночлеге,
Не думая о том, куда вела
Дорога, под гору иль в гору,
И было ль вёдро иль ненастье;
И бодрый конь его не уставал,
Как будто чуял он,
Куда, к кому и с чем
Спешит седок неутомимый.
Гонца увидя вдалеке,
Рустем послал к нему навстречу
Зевара, брата своего,
И был обрадован, когда
Зевар к нему явился с Гефом.
«Зачем ты, зять мой дорогой, —
Спросил Рустем, — пожаловал в Сабул?
Что мне привез? Письмо от Кейкавуса?
Подай». И, прочитав письмо,
Рустем задумался; он долго, долго
Сидел в молчанье грустном,
Потупив голову и неподвижно
Глаза уперши в землю.
И так с собой он говорил:
«Я думаю о днях прошедших;
Все бывшее давно воспоминаю;
Как настоящее, опять
Оно передо мною ныне
Свершается… Невероятно,
Чтоб этот чудный воин был
Мой сын; и если подлинно имею
Я в Семенгаме сына, он
Еще теперь дитя, еще его
Игрушки забавляют.
Конечно, быть орлом орленку суждено;
Но мой орленок испытать
Еще не мог своих орлиных крыльев,
Еще теперь сидит он на гнезде
И ждет своей поры;
Когда ж его пора наступит,
Взлетит он высоко́,
Второго в нем Рустема
Увидит свет. Так, если вправду
Родился сын Темине от Рустема,
То скоро громкая о нем
По всей земле молва раздастся,
И он придет по праву славы
Сказать мне: «Я твой сын». И не врагом
Он встретится со мною в поле,
А жданным гостем постучится в двери
Отцовского жилища; и ему
Отворятся они гостеприимно;
И будет праздновать отец,
Созвавши сродников, друзей и ближних,
Свое свиданье с милым сыном;
И в нем моя помолодеет старость».

Так рассуждал с собою грозный воин,
И мысли черные теснили
Его взволнованную душу;
Но что ее волненья было
Причиной — он того не ведал.
Вдруг он очнулся и гонцу,
Который, вовсе им забытый,
В молчанье ждал его ответа,
Сказал: «Спешить нам нужды нет;
Ты нынче гость мой; прежде
С тобой мы здесь, как должно, попируем;
Потом и в путь. Еще большой беды я
В случившемся для них не вижу;
Что страшно им, то мне смешно;
И оттого, что старый сумасброд,
Испуганный турецким смельчаком,
Без боя сдал наш замок порубежный,
Им чудится, что враг
Уже стоит перед столицей,
И должен я, встревоженный их бредом,
Скакать к ним голову сломя.
Пусть подождет премудрый Кейкавус;
Мне нынче нет охоты воевать:
Нежданный гость пожаловал ко мне;
Хочу его я на просторе
Повеселить, и сам повеселиться
С ним заодно. Забудем, милый зять,
За пенной чашею на время
Военные тревоги; расскажи
Поболе мне теперь
О дочери и внучатах моих
И жизни дерево зеленое со мной
Полей вином животворящим.
А ты, Зевар, пойди и учреди
Скорее пир богатый;
Земное все уходит легкой тенью —
Хочу с тобой и с нашим Гефом
Упиться сладостным вином
До полного забвенья
О скоротечности земного счастья».

Так старый воин говорил;
На языке его был пир веселый;
А на душе лежал тяжелый камень
Предчувствия, похожего на робость.
Зевар пошел готовить пир;
А Геф пошел за тестем
В его великолепный замок;
И заикнуться не посмел он
О строгом повеленье шаха:
Он знал, как было плохо
Ломать копье с упрямым стариком,
И думал: «Сам, как знаешь, после
Ты разочтешься с Кейкавусом;
С тобою пировать я рад;
Твоим вином мой запыленный
Язык я промочу, а завтра
Коням мы прыти придадим,
И быстрота нам возвратит
Часы, потерянные ленью».
Весь день роскошный длился пир
В богато убранных палатах;
Как розы, пламенно сияя
На темной зелени кустов,
Благоуханно угощают
Звонко поющих соловьев,
Так и хозяина и гостя
Младые девы сладкопеньем
И сладкой пищей угощали;
Враги, война и Кейкавус
Забыты были в шуме пира;
Одни лишь пламенные щеки,
Одни лишь свежие уста
Являлись их очам, и не потоки
Лиющейся в сраженье крови,
А пурпур благовонный
Вина сверкал пред ними в драгоценных,
Лилейною рукой младых
Невольниц подносимых чашах.
В веселье шумном день и вечер,
Вином запитые, исчезли;
Заискрилась звездами ночи
Глубокая пучина неба,
Заискрились кипучей пеной
Вина последнего фиалы;
И наконец могучий хмель
На мягком ложе сладкой силе
Сна миротворного их предал.

И рано на другое утро
Явился Геф, готовый в путь.
Но в путь еще Рустем не собирался.
«На что спешить, — сказал он, — добрый гость;
И этот день с тобою мы,
Откинув всякую заботу,
В веселье проведем.
Кто знает, близко ль, далеко́ ли
Беда и где ее мы встретим?
Пока под кровлей мы домашней —
Не станем помышлять
О буре, воющей кругом.
Быть может, что уж в этом доме боле
Мы никогда так веселы не будем;
Сдается мне, что здесь в последний раз
Моих родных и милых ближних
Я угощаю. Подойдите ж,
Мой брат Зевар и зять мой Геф, ко мне;
Ты, Геф, садися с правой,
А ты, Зевар, садися с левой
Моей руки; и помогите пить мне
Душеусладное вино.
Мне в эту ночь все снилось
О сыне, снилось, будто сын
Нашелся у меня; и это мне
Напомнило, что о Зорабе я
Тебя еще не расспросил подробно;
Садися ж, Геф, и расскажи
За чашею вина
Мне сказку о Зорабе».
Он сел; по правую с ним руку
Сел Геф, по левую Зевар;
Вино запенилося в кубках,
И пир с музы́кой, пеньем, пляской,
Как накануне, закипел.
Под шум его задумчиво Рустем
Рассказы слушал о Зорабе
И думы черные свои
Вином огнистым запивал.
Так день прошел, и вечер миновался,
И наступила ночь, и хмель могучий
Опять их предал тихой власти
Миротворительного сна.