Александра Паркау - Огонь неугасимый

Я не свяжу тебя своей любовью,
Мольбами и тоской тебя не отравлю,
Я прикоснусь рукою к изголовью
И тихо песню пропою.

Мне небом послан дар поистине проклятый —
Живую душу я в ритм песне отдаю,
И у креста любви своей распятой
Я не рыдаю, а пою.

Бал шумный догорел… У двери освещенной
Редел народ, бранились кучера…
И вместе с ночью чадной и влюбленной
Сегодня обращалось во вчера.

Предутренних небес легко алела риза
И белый пар над городом повис.
По тротуару шла усталая маркиза
И с нею ненапудренный маркиз.

Маркиза в шарфике, маркиза без кареты —
Не правда-ли печальный диссонанс?
В углах усталых рта утраченные лета
Уже вписали жизненный баланс.

Ночь быстро таяла, бледнела, уходила,
Все ярче утро крепло и цвело.
И было смутно жаль всего того, что было
И чего не было, но — быть могло.

Сумерки, слетев, сложили крылья
И зарылись в голубом снегу —
Бьют часы охрипшие с усильем,
Ровно в семь я елочку зажгу.

Обещал придти ты в этот вечер
Посидеть под елочкой вдвоем,
Точно звезды вспыхивают свечи
По одной трепещущим огнем.

Золотые вспыхивают нитки,
Льется терпкий сладкий аромат,
Дней прожитых медленные свитки
На мой зов испуганно спешат.

Милый, милый!… На высокой ветке
Не могу я сладить со свечей…
Вот зажгла! И елочка, как в сетке,
Завернулась огненной парчей.

Ты придешь, возьмешь меня за плечи
Руки руки нежно обовьют…
Весело потрескивают свечи
И часы вторую четверть бьют.

Ты теперь стал сдержанней и суше,
Не смеешься, долго не сидишь…
Господи, помилуй наши души,
Господи, обоих нас услышь.

Но давно условленный час встречи
Стрелкою обогнут часовой…
С тихим треском угасают свечи,
Нехотя и грустно, по одной.

Ночь, слетев, сложила мягко крылья
И глядит в оконный переплет…
Бьют часы охрипшие с усильем,
Все равно, теперь он не придет.

На окне слезами блещет иней
И свеча, последняя звезда,
Язычком рванулась бледно-синим
И угасла… Навсегда…

Мне чуждо яркое, шумливое, кричащее,
Весенней заросли ликующий покров…
Печаль осенних зорь и листья шелестящие,
С кокетством, мотыльков на зов судьбы летящие
Красивей и нежней махровых цветников.

Боюсь я пышного, надменного расцвета
Задорной юности, гордящейся собой,
Надломы, прозой дней затертого эстета,
Лицо красавицы, дыханьем лет задетой,
Чертят скрижали дум мучительной резьбой.

Докучен мне Расин, кимвалами бряцающий
В торжественном дворце французских королей,
Андре Шенье в цепях, на плахе погибающий
И вызов красоты толпе убийц бросающий
Мечте романтиков желанней и милей.

Последняя слеза Марии Антуанетты
Сияет пламенней Бастилии костров…
Где злобные слова и громкие декреты?
Бессмертью гибели слагают гимн поэты,
Не мишуре побед крушащих топоров.

И если нас гнетет и давит настоящее,
Мы будем прошлое в душе перебирать,
Альбомы старые… Листы их шелестящие
О жизнях прожитых трагично говорящее,
Жемчужных ангелов поникнувшая рать.

Пускай проходят дни суровой вереницей,
Не только мертвые хоронят мертвецов…
Глядят из старых рам загадочные лица
И прячут дневников атласные страницы
Признанья и мечты угаснувших отцов,

Былины звонные, и камни говорящие,
И сказки милые — цветы былых веков…
Мне чуждо яркое шумливое, кричащее, —
Печаль осенних зорь и листья шелестящие
Красивей и нежней махровых цветников.

Черный арапчик над спящей графиней
В тяжком раздумьи стоит,
Ручки графини белее, чем иней,
Ножки — сердец восхищенных магнит.

Щечки графини — прозрачные льдинки
В алом сияньи и розах утра,
Локоны — сеть золотой паутинки,
Пудра на них; как налет серебра.

Зубки графини белее жемчужин,
Нежные грудки, как два голубка,
Старый король с нею искренне дружен,
Дружба его, как базальты крепка,

Черный арапчик стоит над графиней,
Снятся ей странные, смутные сны,
Видит туман расстилается синий,
Груды обломков в тумане видны.

Снится графине: ватагою шумной
С пеньем народ возбужденный идет,
Этой толпе опьяневшей, безумной
Черный арапчик ее предает.

Снятся графине тюремные своды,
Много друзей и знакомых в тюрьме,
Слышит — во имя любви и свободы
Грозный вердикт произносят во тьме.

Слышит графиня, что судьи смеются, —
Выдал арапчик ее головой, —
Хочет она закричать и проснуться,
Видит вдали блещет столб огневой.

Снится ей площадь, народ исступленный,
В небе багряном взвился эшафот…
Где-же король, ее верный влюбленный?
Злобный арапчик на площади ждет.

— Ты меня предал, — графиня рыдает:
Я-ль не ласкала, не грела тебя, —
С горькой усмешкой он ей отвечает:
— Счастье вернул я, тебя загубя.

В доме твоем только ласку я видел,
Ты мне сестрою и другом была,
Но я за то тебя зло ненавидел,
Что я так черен, а ты так бела.

Носятся сны над графинею спящей,
Черный арапчик в раздумьи стоит,
Губки графини, как жемчуг блестящий,
Ножки — сердец восхищенных магнит.

Ручки графини белее, чем иней,
Щечки, как льдинки в сияньи зари…
Этот арапчик — любимец графини,
Эта графиня — М-ме Дюбарри.

В туманной Бельгии, где дали серебристые,
В местечке небольшом, над пеной волн морских
Стоял убогий храм, куда влеклись туристы
Взглянуть на временем нетронутый триптих.

Прелестный образец старинного уменья,
Бесценный чудный дар ушедших мастеров,
Служащий вызовом столетиям и тленью
Изящной свежестью неблекнущих цветов.

С ним рядом, диссонанс искусству кватроченто,
Мадонна-статуя с фарфоровым лицом
В плаще со звездами блестела позументом
И льном мишурных кос под стразовым венцом.

В игре горящих свеч загадочной и зыбкой
Она, шокируя заезжих знатоков,
Дарила розовой фабричною улыбкой
Нехитрую семью умильных рыбаков.

И сторож старичок, гостей встречая в храме,
Хвалил им живопись прадедовских икон,
А сам с толпою пел тропарь Небесной Даме
И видел, как народ идет к ней на поклон.