Александра Паркау - Огонь неугасимый

Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.

Ударила война — Все жители бежали
Под неумолчный гул германских батарей,
Но сторож не ушел и, тень в стране печали,
Остался на посту у замкнутых дверей.

Когда-ж, ломая брешь в оживе обгорелом,
Снаряд засыпал храм камнями и золой,
С молитвой он вошел и вынес под обстрелом
Из церкви статую с отломанной рукой.

Он шел под градом пуль, под визгами шрапнели,
Он шел и нес ее — властительницу грез…
Он падал и вставал и к вожделенной цели
Мадонну на плечах заботливо донес.

И здесь, в кругу друзей, гордясь священной ношей
Сказал, торжественно, распрямясь во весь рост:
— Смотрите, вот она… Я спас ее от бошей,
Мадонну кроткую в плаще из Божьих звезд!

Засыпал страшный взрыв старинную икону,
Пусть боши стерегут и прячут черепки,
Но я не мог уйти, оставив им Мадонну, —
Ей в храме столько лет молились рыбаки…

Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.

В кабинете дремлят фолианты
В переплете из тисненной кожи…
Наших дней поддельны бриллианты,
Драгоценности отцов куда дороже…
Со страниц глядят, решая спор,
Короли и их жеманный двор.

Шелестят расшитых роб брокары,
Тонких шпаг поблескивает жало,
О любви щебечут нежно пары…
В те года сердца Нинон пленяла,
А умом и грацией вдвойне
Славилась маркиза Севинье.

Ее письма знает теперь каждый…
А маркиз? Кто помнит о маркизе?
Авантюр он был сжигаем жаждой,
Видел счастье в ласковом капризе,
С умною женой не ладил он
И любил веселую Нинон.

Не одну. Ценя красавиц чары,
В честь их всех он осушал бокалы.
Шелестели пышных роб брокары,
Тонких шпаг поблескивало жало…
В поединке доблестно убит,
Он давно в семейном склепе спит.

Из прадедовского замка из Бретани, —
Вся в слезах одолевая мили,
Прибыла маркиза на свиданье
С мужем — к свежевырытой могиле.
Черный гроб, засохшие венки…
Ни письма, ни слова, ни строки…

И маркиза, вытирая глазки,
Шлет сопернице посланье и привет:
— Может быть в минуту нежной ласки
Вам маркиз оставил свой портрет?
Ей в ответ учтивая Нинон
Золотой прислала медальон.

До сих пор хранит он в черных бантах
Тонкий профиль гордого вельможи.
В кабинете дремлят фолианты
В переплетах из тисненой кожи
И встают с поблекнувших страниц
Призраки давно забытых лиц.

Время всех засыпает обломками,
За ступенью ломает ступень.
Есть в истории имя негромкое,
Чуть намечена слабая тень.

Всем нельзя в равной мере прославиться,
Всем размах не по силам большой, —
Не святая она, не красавица,
Просто женщина с женской душой.

Рядом с яркой фигурой, увенчанной
Гордым лавром победной войны,
Милый образ кокетливой женщины,
Легкомысленной, нежной жены.

Дни бегут вереницею длинною,
Гаснут тени далеких времен,
Но навек обручен с Жозефиною
В книге прошлого — Наполеон!

За кровавыми, дымными зорями,
Переходов, походов, побед,
С полководцем великим в истории
Хрупкий женский стоит силуэт.

В узком платье, с высокою талией…
Перепутав границы всех карт,
Из долин побежденной Италии
К ней спешил молодой Бонапарт.

И судьбою и счастьем оставленный,
Неминуемый чуя конец,
В Мальмезон Император затравленный
Приезжал, покидая дворец.

Дни бегут вереницею длинною,
Гаснут тени далеких времен
И навек обручен с Жозефиною
В книге прошлого — Наполеон!

В те далекие дни, что для нас теперь ближе
И понятней других вглубь ушедших времен
В одинокой мансарде жил в бурном Париже
Молодой и безвестный художник Прюдон.

Он глядел из окна на жемчужное небо,
На манящие зори туманных высот,
А внизу жаждой зрелищ, добычи и хлеба
В сетках улиц кипел опьяневший народ.

Но художник не слышал зловещих раскатов,
Не искал в смутах дня жизнью попранных прав,
И в цветах догоравших на небе закатов
Видел лик Божества, душу грезе отдав.

Он однажды сидел в груде гипса и хлама,
Разбирая наброски скопившихся лет.
Постучав у дверей, незнакомая дама
В мастерскую вошла заказать свой портрет.

— Только бюст… Фон неважен… Стена голубая
Или старой портьеры поблекший атлас…
Но как можно скорей. Я на днях уезжаю…
Три сеанса, не больше. Начнемте сейчас.

Она ловко уселась, поправила кудри,
В детских ямочках щек отблеск солнца играл,
Улыбались глаза в темных мушках и пудре,
И подкрашенный ротик алел, как коралл.

Пододвинув мольберт, приготовил он краски
И привычной рукой набросал на холсте
Грациозный овал, подведенные глазки,
Мягко спущенный локон в атлас декольте.

Расчленяя искусную прелесть модели,
Он ловил тот фривольный, подчеркнутый тон,
Что преподал Версаль в кружевах акварели,
В пасторалях принцесс утвердил Трианон.

Только вечер, спустив золотые вуали,
Охладил и пресек его пылкий экстаз.
По камням мостовой каблучки застучали;
— До свиданья, до завтра! — В условленный час!

Он остался один! Парк гасил изумруды,
Старый колокол пел дребезжащий привет,
Вдоль темнеющих, стен лиловели этюды,
Оживал в полутьме неготовый портрет.

Через ровные арки растворенных окон
Летний сумрак бросал сноп оранжевых стрел,
На холсте шевелился причудливый локон,
И подкрашенный ротик жеманно алел.

Умирающий двор, мадригалы и кудри,
Менуэт двух веков на цветных каблучках…
Кто она эта куколка в мушках и пудре,
Статуэтка из Севра в Лионских шелках.

Кто она? Ci devant? Куртизанка? Маркиза
В перепуганном стане гонимых вельмож?
Надушенный комочек причуд и каприза,
На салонных подмостках взращенный фантош?

В беззаботной толпе светских птичек веселья
Где звенящие трели она допоет?
В злобном море борьбы, в перегаре похмелья
Как направит в лазурь эфемерный полет?

День настал. Распахнувши оконную раму,
Пропустить опасаясь условленный час,
Он напрасно прождал незнакомую даму…
Без нее новый вечер расцвел и погас.