Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

Но скользнул под ногой уступ…
Он упал далеко в реке —
С красной пеной у мертвых губ,
С эдельвейсом в мертвой руке.

Дети дали мокрый цветок
Строгой девушке с чистым лбом, —
С ним ворвался горный поток
В непорочный ее альбом.

Но никто не увидел слез
Под ресницами гладких век:
В них высокий сиял утес
И к утесу шел человек.

Метелью веяло в бору,
Шипело снегом в мокрой чаще.
Стволы, как чернь по серебру,
Сквозили в белизне летящей.

И мне казалось — я плыву,
Я на плоту, скользящем шатко,
А лес летит — не наяву, —
Кружится в обмороке сладком.

Но обернулась — а за мной
В часовне, снегом занесенной,
Темнел недвижной тишиной
Алтарь с лазоревой Мадонной.

Пока вокруг метель мела
И светлый снег кипел, бушуя,
Она стояла и ждала —
Нет, не меня, совсем чужую,

Меня уже нигде не ждут, —
Но словно белке, лани, птице,
Чтоб отдохнуть, остановиться,
Она и мне дала приют.

Мокрый снег на солнце светится,
Талая вода черна.
В теплом логове медведица
Пробуждается от сна.

И хрустит в сыром валежнике
Зверь, дремотен и уныл,
И на первые подснежники
Сонной лапой наступил.

«Ах ты, туша неуклюжая», —
Затрещал под нею лед,
А она стоит над лужею
И весну из лужи пьет.

Облетели кверху донцем
Все сосульки, как одна,
И в глаза холодным солнцем
Дует ранняя весна.

И сугробы разом сели,
Как упавшие хлеба,
И под мокрый звон капели
Зацвела в снегу верб а .

Не впервой цвести на стуже…
Не впервой скитаться там,
Словно ходишь не по луже —
По летящим облакам, —

И тебе в раскрытом мире
Внятен каждый блеск и вздох –
Словно глаз дано четыре
И ушей не меньше трех.

Еще прозрачен, сер и пуст
Кипящий воробьями куст,

И желтый солнечный припек
Еще не жжет холодных щек, –

Но талой лужи чернота
Весенней синью налита,

И облако всплывает в ней
Всё круче, крепче и белей.

Влажно ландыши дышали.
Крупный дождь шуршал по склону,
На прощанье гром по тучам
Бил чугунными шарами, —
Но далекие вершины
Озарились тихим солнцем,
Молодые листья буков
Налились зеленым светом.
Я из каплющей пещеры
Протянула солнцу руки,
Сорвала я ближний ландыш,
Самый свежий, самый белый,
Сорвала его — навеки,
Навсегда укрыла в сердце,
Вместе с каплей самоцветной,
И земли комочком черным,
И прилипшею хвоинкой —
И моим недолгим счастьем.

Дождь отшумел. Зеленый свет
В лесу сверкающем и влажном,
И круглых капель легкий след,
Припухший на листке бумажном.

Как жадно зеленеют мхи,
Прощальному внимая грому, —
И пахнут — даже и стихи —
Промокшим кружевом черемух.

Лицо щекочут стебли трав
И пахнут сыростью и медом.
Я, золотой букашкой став,
Ползу под их прозрачным сводом.

Мой путь неспешен и тяжел:
Вот гладких желудей застава,
А вот шершавой башни ствол
И зоркий птичий щебет справа…

Дыханья душная струя,
Как бури колея двойная…
Ах да, ведь это тоже — я.
Кто больше я? Кто я? Не знаю.

Спозаранку щебет слышно
У раскрытого окна,
И цветет светло и пышно
На задворках бузина.

Облаков круглится стая
Снега крепкого белей,
И гудит трава густая
Теплым бархатом шмелей.

Почему же светлой вести
Я от них не приняла?
Всё как прежде, всё на месте –
Только молодость ушла.

Мир прозрачен, солнечен, пуст, –
Ни надежды в нем, ни тревоги.
В красных ягодах голый куст.
Завиток листа на дороге.

Теплый камень и блестки в нем,
А на камне плоская муха.
Вот и мы — так же тесно льнем
К блесткам памяти зябким ухом.

За углом холодная тень,
В ней легко голубеет иней.
И недолог октябрьский день –
Тихий-тихий и синий-синий.

Истаял дождь в сыром угаре,
В тумане дымные дома,
И яркий свет на тротуаре
Обводит влажная кайма.

То смерть, прервав земную пляску,
Склонилась и, тиха, чиста,
Снимает траурную маску
С еще прекрасного листа.

Расточительных слов не надо.
Строгой осени день пришел:
Из цветистого листопада
Вышел лес так прозрачно-гол.

Видны скал обомшелых глыбы
И стволы в исполинский рост,
Каждой ветки сухой изгибы
И комочки остывших гнезд.

Ветром пасмурным лес очистив,
Осень лето сожгла в кострах,
И остался от слов и листьев
Горьковатый и легкий прах.

Вся жизнь прошла как на вокзале –
Толпа, сквозняк, нечистый пол.
А тот состав, что поджидали,
Так никогда и не пришел.

Уже крошиться стали шпалы,
Покрылись ржавчиной пути, –
Но я не ухожу с вокзала,
Мне больше некуда идти.

В углу скамьи, под расписаньем,
Просроченным который год,
Я в безнадежном ожиданьи
Грызу последний бутерброд.

Под скамьей пустая бутылка,
И лицо в немытых руках.
Всё, что сердцем владело пылко –
Вдохновенье, и страсть, и страх, –
Отошло, чтоб в тени прохладной
Он разглядывать мутно мог
Голубей доверчиво-жадных
У его неспешащих ног.

Доверив прихоти ножонок
Знакомства первые свои,
Мне улыбнулся негритенок
И задержался у скамьи,
В своем большом и белом друге
Еще совсем не видя зла…
Но мать привстала и в испуге
Его к себе отозвала.

Маленький лазурный скарабей
Под стекольным холодом музея.
Сколько черных бездыханных дней
В саркофаге ждали скарабея,