Вера Полозкова - Непоэмание

Но мы стали куда циничнее, чем вначале –

Чем те детки, что насыпали в ладонь таблетки

И тихонько молились: «Только бы откачали».

Я не то чтоб не сплю – да нет, всего где-то ночи с две.

Тысячи четвертого.

Я лунатик – сонаты Людвига.

Да хранит тебя Бог от боли, от зверя лютого,

От недоброго глаза и полевого лютика –

Иногда так и щиплет в горле от «я люблю тебя»,

Еле слышно произносимого – в одиночестве.

13 декабря 2005 года.

В Баие нынче закат, и пена

Шипит как пунш в океаньей пасти.

И та, высокая, вдохновенна

И в волосах ее рдеет счастье.

А цепь следов на снегу – как вена

Через запястье.

Ты успеваешь на рейс, там мельком

Заглянут в паспорт, в глаза, в карманы.

Сезон дождей – вот еще неделька,

И утра сделаются туманны.

А ледяная крупа – подделка

Небесной манны.

И ты уйдешь, и совсем иной

Наступит мир, как для иностранца.

И та, высокая, будет в трансе,

И будет, что характерно, мной.

И сумерки за твоей спиной

Сомкнет пространство.

В Баие тихо. Пройдет минута

Машина всхлипнет тепло и тало.

И словно пульс в голове зажмут, а

Между ребер – кусок металла.

И есть ли смысл объяснять кому-то,

Как я устала.

И той, высокой, прибой вспоровшей,

Уже спохватятся; хлынет сальса.

Декабрь спрячет свой скомороший

Наряд под ватное одеяльце.

И все закончится, мой хороший.

А ты боялся.

21 декабря 2005 года.

Эльвира Павловна, столица не изменяется в лице. И день, растягиваясь,

длится, так ровно, как при мертвеце электрокардиограф чертит зеленое

пустое дно. Зимою не боишься смерти – с ней делаешься заодно.

Эльвира Павловна, тут малость похолодало, всюду лед. И что-то для меня

сломалось, когда Вы сели в самолет; не уезжали бы – могли же. Зря

всемогущий Демиург не сотворил немного ближе Москву и Екатеринбург. Без

Вас тут погибаешь скоро от гулкой мерзлоты в душе; по телевизору актеры,

политики, пресс-атташе – их лица приторны и лживы, а взгляды источают яд.

А розы Ваши, кстати, живы. На подоконнике стоят.

Эльвира Павловна, мне снится наш Невский; кажется, близка Дворцовая –

как та синица – в крупинках снега и песка; но Всемогущая Десница мне

крутит мрачно у виска. Мне чудится: вот по отелю бежит ребенок; шторы;

тень; там счастье. Тут – одну неделю идет один и тот же день. Мне

повторили многократно, что праздник кончился, увы; но мне так хочется

обратно, что я не чувствую Москвы. Мне здесь бессмысленно и душно, и

если есть минуты две, я зарываюсь, как в подушку, в наш мудрый город на

Неве. Саднит; и холод губы вытер и впился в мякоть, как хирург. Назвать

мне, что ли, сына Питер – ну, Питер Пэн там, Питер Бург. Сбегу туда,

отправлю в ясли, в лицей да в университет; он будет непременно счастлив

и, разумеется, поэт.

Мне кажется, что Вы поймете: ну вот же Вы сидите, вот. Живете у меня в

блокноте и кошке чешете живот. Глотаете свои пилюли, хихикаете иногда и

говорите мне про блюли и про опилки Дадада. И чтобы мне ни возражали,

просунувшись коварно в дверь: Вы никуда не уезжали, и не уедете теперь.

Мы ведь созвучны несказанно, как рифмы, лепящие стих; как те солдаты,

партизаны, в лесу нашедшие своих. Связь, тесность, струнность, музык

помесь – неважно, что мы говорим; как будто давняя искомость вдруг стала

ведома двоим; как будто странный незнакомец вот-вот окажется твоим отцом

потерянным – и мнится: причалом, знанием, плечом. Годами грызть замок в

темнице – и вдруг открыть своим ключом; прозреть, тихонько съехать ниц и

– уже не думать ни о чем.

Вы так просты – вертелось, вязло на языке, но разве, но?.. – как тот

один кусочек паззла, как то последнее звено, что вовсе не имеет веса и

стоимости: воздух, прах, - но сколько без него ни бейся, все рассыпается

в руках.

От Вас внутри такое детство, такая солнечность и близь – Вам никуда

теперь не деться, коль скоро Вы уже нашлись. Вы в курсе новостей и

правил и списка действующих лиц: любимый мой меня оставил, а два

приятеля спились, я не сдаю хвостов и сессий, и мне не хочется сдавать,

я лучше буду, как Тиресий, вещать, взобравшись на кровать; с святой

наивностью чукотской и умилением внутри приходят sms Чуковской, и я

пускаю пузыри, а вот ухмылка друга Града, подстриженного как морпех –

вот, в целом, вся моя отрада, и гонорар мой, и успех.

И, как при натяженьи нити (мы будто шестиструнный бас) – Вы вечерами мне

звоните, когда я думаю о Вас. И там вздыхаете невольно, и возмущаетесь

смешно – и мне становится не больно, раскаянно и хорошо.

Вы мой усталый анестетик, мой детский галлюциноген – спи, мой хороший,

спи, мой светик, от Хельсинки и до Микен все спят, и ежики, и лоси,

медведь, коричневый, как йод, спи-спи, никто тебя не бросил, никто об

ванную не бьет твою подругу; бранью скотской не кроет мальчика, как пес,

и денег у твоей Чуковской всенепременно будет воз; спи-спи, малыш, вся

эта слякоть под землю теплую уйдет, и мама перестанет плакать, о том,

что ты такой урод, и теребить набор иконок. Да черт, гори оно огнем -

Когда б не этот подоконник и семь поникших роз на нем.

Ночь 15-16 января 2006 года.

Город носит в седой немытой башке гирлянды

И гундит недовольно, как пожилая шлюха,

Взгромоздившись на барный стул; и все шепчут: глянь ты!

Мы идем к остановке утром, закутав глухо

Лица в воротники, как сонные дуэлянты.

Воздух пьется абсентом – крут, обжигает ноздри

И не стоит ни цента нам, молодым легендам

(Рока?); Бог рассыпает едкий густой аргентум,

Мы идем к остановке, словно Пилат с Га-Ноцри,

Вдоль по лунной дороге, смешанной с реагентом.

Я хотела как лучше, правда: надумать наших

Общих шуток, кусать капризно тебя за палец,

Оставлять у твоей кровати следы от чашек,

Улыбаться, не вылезать из твоих рубашек,

Но мы как-то разбились.

Выронились.

Распались.

Нет, не так бы, не торопливо, не на бегу бы –

Чтоб не сдохнуть потом, от боли не помешаться.

Но ведь ты мне не оставляешь простого шанса,

И слова на таком абсенте вмерзают в губы

И беспомощно кровоточат и шелушатся.

Вот все это: шоссе, клаксонная перебранка,

Беспечальность твоя, моя неживая злость,

Трогать столб остановки, словно земную ось,

Твоя куртка саднит на грязном снегу, как ранка, -

Мне потребуется два пива, поет ДиФранко,

Чтобы вспомнить потом.

И пять – чтобы не пришлось.

23 января 2006 года.

[почти жизнь в семи строфах]

Упругая,

Легконогая,

С картинками, без врагов –

Пологая