Александр Брагин - Семейный круг

Мы в переулках детства разошлись.
С чего бы вдруг печалиться об этом,
Когда сияет солнце полным светом
И здесь жена — моя вторая жизнь?
Она сидит, доверчиво мила.
Ее глаза иконные спокойны:
Она уверена — когда нас двое,
Какие могут быть у каждого дела!
Все общее. Ведь мы одна семья.
Есть для душевных смут вечерняя беседа.
А если рядом с ней сижу и хмурюсь я,
То я — бессовестный — себе присвоил беды,
А с ней не разделил… А ведь одна семья!
Глаза иконные наполнятся слезами.
Да горько так!.. Но нынче ей сказали
Мои глаза, что складна жизнь моя.
Она тихонько день перебирает…
Я помню дом. Завален лесом двор.
А за двором любимые сараи,
Где у детей серьезный разговор.
Там сена дух, как русских сказок дух.
Там полутьма цветных воображений.
Там наши речи слушает петух.
И кот ученый трется о колени.
Как мы умели яростно дружить!
Как прям был сердца радостного лучик!
И тайны сыпались — как градины из тучи
И не могли души опустошить!
Душа скитается и живостью искрится.
Вольна, как сон, как своенравный стих…
С чего бы ныне стали мы скупиться?
Любимым женам боязно открыться.
Да в нас и тайн-то нету никаких!

Пусть меня годы не покалечили,
Пусть я не стар и не болен тоской,
Пусть это мне улыбаются женщины —
Это поют они за упокой.

Чувства мои до конца не растрачены.
Силы? А в силу я только вхожу.
Милые ивы так юно взлохмачены
Будто б я не ухожу.

В жизнь еще верится, в разную, в чудную.
Жизнь еще вся впереди…
Буду я так
незаметно, нетрудно
Каждую ночь уходить.

Полный беспечности дня
Еду по белому свету.
Спутники возле меня
Шляпы подставили лету.
Спят, дожидаясь конца,
Мир повидавши в начале.
Ближние два деревца
Ветер лениво качает.
Выехал с торбой обид
И порастряс по дороге.
Время, как лошадь, бежит,
Трудятся резвые ноги.
Вдруг зазнобило всего!
Даль налилась беспокойством.
Может быть, не от чего
Мира меняются свойства?
Может быть… Небо в слезах.
Я в утешенье не верю.
Вижу голодного зверя
За поворотом глаза.
Знаю теперь, отчего
Это небес затемненье.
Жить остается мгновенье.
Вылетел…
и никого!

Понято? Или не понято?
Родина — что ты? И где?
Милое — лица знакомые.
Синее — избы и холмики.
Звонкое — песни веселые.
Мертвый в спокойной воде.

В век разрушенья и кручины
И в разговоров бурный век,
В век нервно мчащейся машины
Они нужны, как первый снег.

Они друг к другу в гости ходят
И вместо кофе воду пьют,
От Бога взглядов не отводят
И любят всякий скромный труд.

Им скудость духа незнакома,
Они в себя устремлены.
В траве низин под сводом грома
Сидят доверчиво они.

Господи! Спаси и сохрани
Светлые берёзовые дни.
Белую крестильную рубашку.
Господи, спаси и сохрани!

Господи! Спаси и сохрани
Нищему — небесные огни.
Сильному — на слабого надежду.
Господи, спаси и сохрани!

Я угол снял у вечного движенья:
Кровать, два стула у окна
И жизнь, как головокруженье,
Как воздух сада
У меня.

Плету таинственные сети —
Мое приятельство с людьми.
За делом этим, делом этим
Свистят мои за днями дни.

С соседом мир не нарушаю.
Исправно брату письма шлю.
Я их уныния лишаю.
Я им содружество дарю.

Латаю порванные сети.
Спешу на девичий каприз.
Слежу, чтоб взрослые и дети
Между собой не подрались.

Я так живу. Чего мне боле?
Ведь жизни смысл — людская связь.
Пшена и солнца будет вволю,
Пока она не порвалась.

Соблюдая крутые законы,
Почитая лихие пиры,
Мы везем наши черные тонны —
В каждом трюме земные дары.

Мы без злости, без ропота — что ты! —
На тяжелые воды глядим,
Мы наполнены светом работы,
И живем, не мешая другим.

Мы плетемся по водной пустыне.
На душе благодатный покой,
Никогда — и присно, и ныне —
Я не знал благодати такой.

Мы над пропастью водной нависли.
Как медведи, машины пыхтят.
Помогают им руки и мысли
Возлюбивших стихию ребят.

Наши души пронизаны ветром.
И бушлаты пропитаны ветром.
Молодые мои километры!
Столько грозных прошли километров!

И хоть те же и воды, и ветры —
К нерадивым относятся строго.
С каждым новым моим километром
Безопасней морская дорога.

И стихии игра роковая,
И команда — все с гонором люди,
И порожнего рейса кривая —
Нынче просто семейные будни.

Ну, а если свои — да обидят
И слезы на щеке не заметят,
Если солнца за тучей не видно…
Освещаю все внутренним светом!

Я дышу строгим воздухом рубки.
Я дышу острым воздухом моря.
Вечный берег становится хрупким —
Удаляются кольские горы.

Мой отец — опекун машины,
Строгий дядька резвых поршней
Помнит все ее скарлатины,
Знает всё и чуть больше о ней.

Кормит с ложки ее солидолом.
Сам семейных борщей человек.
Сам ребенок зеленого дола,
Долгожитель хозяйственных рек.

Он живет неспеша, как деревья.
Он работает — так и живет.
К жизни полон любви и доверья,
Проступает улыбка сквозь пот.

Его высушил ветер осенний.
Его вытянул солнечный луч.
Он застенчивый в мире растений.
В шумном городе прям и колюч.

Ночная вахта.
Толща серых вод.
Усталое измученное небо.
Морской буксир кряхтит,
выдерживая ход,
Лишь пена по усам…
Вот так всю жизнь и мне бы,
Как мой отец!
Но не буксир я сам.
Мой брат — в него:
Я вижу по усам.

Беззаботно живёт Пелагея.
Утром рыбники стряпать затеет.

А устанет — на лавку приляжет
И гостинец кому-нибудь вяжет.

Ну, а если совсем уморится,
Побежит в огород — прохладиться.

Поскучает над грядками трошки.
И укропа нарвёт для окрошки.

Нагулялась, пора и за дело…
Трёх сирот Пелагея пригрела.